Мне нравилось смотреть, как он словно тает, впитываясь в землю, как сквозь белые ребра прорастает трава, как череп погружается в мягкую почву. Это было настоящее волшебство. Как– то раз я увидел, как птичка схватила с земли червяка в том самом месте, где лиса растворилась в земле, и понял идею реинкарнации – на свой собственный десятилетний лад. Что-то от этой мечтательности и задумчивости десятилетнего мальчика снова вернулось ко мне – теперь, когда я смотрел на кровавое озеро и на безумно прекрасные потроха забитых оленей.
Я вернулся к маленькой хижине в центре лагеря. Работники бойни – их было, кажется, семеро – как раз садились обедать. На обед у них были жареная оленина и кровяной суп.
Один из работников бойни – двоюродный брат Мартти. Нам объясняют, что хотя олени живут на воле, в дикой природе – на земле, которая считается общей для всех лапландцев, – на всех животных стоит клеймо их владельца; раз в год стада сгоняют в загоны, клеймят народившихся оленят и забивают какую-то часть взрослых животных. Богатство лапландца определяется поголовьем его оленей. Нам приятно услышать – да, мы не какие-то изверги и маньяки, и тоже плачем над «Бэмби», – что те двадцать шесть оленей, что ходят в загоне по кругу смерти против часовой стрелки, на самом деле, не предназначены на заклание; их пригнали сюда исключительно для того, чтобы поставить клейма на оленятах.
Теперь, когда мы оправились от первоначального потрясения и успокоились, убедившись, что нас не принесут в жертву ради великого блага всего человечества, нам здесь даже понравилось. Очень понравилось, на самом деле. Мы узнали, что каждая часть от забитых оленей идет на пользу людям и что вся жизнь обитателей здешних мест вращается вокруг жизни их оленей. Z забирает на память кость: рульку с копытом. Я подумываю о том, чтобы привести Джимми подарок – оленью голову с рогами, и всю в крови, – но потом понимаю, что лучше не надо.
На улице холодно, мы уже заиндевели, и хотя Гимпо хочется задержаться, поскольку есть маленькая вероятность, что ему удастся уговорить работников бойни, чтобы ему разрешили убить одного из этих невинных зверей, мы залезаем обратно в машину и врубаем печку, чтобы согреться. Мы расспрашиваем Мартти про его музыку. К сожалению, мы не сможем остаться до вечера, чтобы прийти на его выступление, но нам было бы интересно его послушать. Это льстит его самолюбию. А мы уже предвкушаем обретение Потерянного Аккорда. Хотя Мартти не посчитал нас пригодными на роль жертв для ритуального убиения, теперь у нас нет ни малейших сомнений: он и есть тот шаман, которого мы ищем – все эти интеллектуальные выступления с произведениями для классической гитары это просто прикрытие, чтобы ему не мешали исполнять его истинную работу. А иначе с чего бы он разъезжает по всей стране, не обремененный тяжелым трудом, надрывающим спину и душу – этой изматывающей работой, которой его духобоязненные братья-лапландцы вынуждены заниматься всю жизнь?
Наш новый знакомец пригласил нас в дом к своему брату. Сказал, что его брат и есть тот человек, который знает про Аккорд. Мы доели обед, поблагодарили оленеводов за гостеприимство и поехали узнавать про легендарный Аккорд. Мальчик подарил Гимпо оленью ногу – на счастье.
Выезжаем обратно на ухабистый скользкий проселок.
Пока мы ехали через тундру, наш новый друг назвал наконец свое имя: Эгил. А его брата, хранителя Аккорда, звали Скалагрофт. Скалагрофт – местный шаман, человек большой мудрости, хранитель древней магии северных племен. Мы проехали километров двадцать, может, чуть больше. Теперь наш новый знакомый, Эгил, уже не казался нам таким странным. Он рассказал, что откладывает все деньги, которые получает со своего стада оленей – копит на «Харлей Дэвидсон». У него есть мечта: проехаться на «Харлее» через всю Америку и заодно навестить родственников из индейцев пауни. Он объяснил, что лапландцы и североамериканские индейцы состоят в близком родстве, у них много общих культурных и религиозных традиций.
Минут через двадцать снова съезжаем с дороги.
Когда мы подъехали к дому брата Эгила, уже смеркалось. Это был маленький деревянный домик посреди заснеженной пустоты.
Останавливаемся у дома, одиноко стоящего посреди белой тундры.
В одном из окон горел свет – тусклый свет масляной лампы. Значит, Скалагрофт и его жена были дома.
Вокруг дома, прямо на снегу, были расставлены и разложены странные штуки: флаги, какие-то полярные символы, старые барабаны, оленьи шкуры, ржавые топоры, пилы, большой штабель бревен. Крыша была украшена резными скульптурами: звериными черепами и костями. Из железной трубы валил густой черный дым. Ветер стих, снег перестал – и как только мы заглушили двигатели наших сноу-байков, в мире воцарилась нездешняя тишина. Я посмотрел на ночное небо. Я слышал голос Полярной звезды, похожий на перезвон китайского «поющего ветра». Северное сияние раскрасило синюю бесконечность мягкими разноцветными завитками. Я подумал, что мы оказались в самом пустынном и в самом красивом месте на свете. Воздух, пахнущий тысячелетней древностью. Тишина и покой. Эгил подошел к двери. Плотно слежавшийся снег тихонько скрипел под его мягкими сапогами из оленьей кожи. Мы двинулись следом за ним – в дом его брата.
Нас встречают собаки, заходящиеся истошным лаем, и некое невообразимое существо, что-то вроде лапландского лепрекона со следами явного вырождения на лице.
Маленький улыбчивый дядька хлопнул меня по ладони растопыренной пятерней и спросил, врубаюсь ли я в «Металлику». Я слегка прибалдел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116