Пенсне его и борода прыгают от возмущения.
Свекровь, вдохновленная его единомыслием, закатывает глаза и изящным жестом прикладывает растопыренные, в кольцах, пальцы к груди. Актриса она никудышная, но муж мой, твердо и зло отстранив меня, спешит ей на помощь.
- Ты ничего не понимаешь, Марина, - произносит он с горечью. - И не хочешь понять!
Я вижу его озабоченное, расстроенное лицо, влажную сыпь пота на лбу; его глаза - в них холод и непонимание меня, понимание всех и непонимание меня; тогда я бросаюсь прочь и сознаю, уже убегая по аллее, что бежать некуда, и до того мгновения, когда сяду в самолет и вырвусь наконец из этой страны, где чужое все, даже самый близкий человек и тот чужой, - до того мгновения еще придется вынести уговоры, упреки, десятки обид - своих и опять-таки чужих, придется бесконечно решать то, что уже в принципе решено...
Последнее, что я помню из того дня, - пальма на газоне. Подстриженный газон и пальма, чей серый суставчатый ствол словно составлен из множества отполированных чашечек. Мне неудержимо хочется уткнуться в этот ствол лицом и заплакать. Но этого делать нельзя. И я этого не делаю. Я степенно направляюсь домой, отвечая кивками на кивки каких-то незнакомых людей.
Жалею я, что так все произошло? Сейчас, наверное, нет... Нет.
ВЛАДИМИР КРОХИН
В комедийное объединение дозваниваюсь, но режиссер отсутствует, и я говорю с его ассистентом. Только что, оказывается, завершены последние пробы. Называются имена актеров и актерок. Фамилия одной из актерок невольно заставляет меня вспомнить обнаженное плечо девочки, возле которой я сегодня проснулся.
Потом следуют короткие гудки, я кладу трубку и с минуту сижу, думая об актрисе. Марина Осипова... Н-да, хороша... Но выбор режиссера между тем довольно-таки странен... Очаровательная женщина, эмоции вызывает резко положительные, но как актриса заурядна, а в амплуа комедийного персонажа просто-таки неуместна. Но кто их там разберет с их кинематографическими воззрениями на действительность? И не все ли равно? Фильмишко так или иначе будет скверен и пошл - дешевый, развлекательный водевиль. Но это этап. Задел. Финансовый и в смысле имени. Связей, безусловно. В том числе - с той же Осиповой...
Как автор сценария, я просматриваю реальную перспективу в плане знакомства с ней и всего прочего, возникающего в моем воображении в виде восхитительно-бесстыдных картин. Затем переключаюсь на размышления о гонораре. Все бы хорошо, если половину не отдавать режиссеру - верткому циничному грузину - основной пробивной силе моих киношно-драматургических опусов. Но что сделаешь? Зарплата у советского режиссера - пыль с редкой золотой крупинкой, и, не прилипни он в соавторы к сценаристу, обречен на подвижничество и нищету. На это же, как начинающий кинодеятель, обречен и я, откажи режиссеру в куске от своего гонорара. Да и не жаль платить, было бы за что! А тут приходится отстегивать бездарю, конъюнктурщику и проходимцу. Однако - личности одновременно влиятельной.
"А может, наколоть этого кацо? - проплывает мысль, но мысль другая мгновенно ее затушевывает: - Неэтично. Слово дано. К тому же после такого кульбита о втором фильме даже не мечтай - слух о тебе пройдет по всей... По всей киношушере великой и малой".
А на второй фильмец уже имеется заявка. Смердящая воинствующей халтурой, но режиссером одобренная. А значит...
Боже! Куда я бреду? В трясину. Сытую, теплую и вонючую. А надо - я чувствую! - надо серьезно писать, из меня может выйти поэт, и поэт неплохой, но где взять время?! А так - все есть! И свой народ в приличных местах, и... А, что там говорить!
Новый визит. Некто Грачева. Ответственный секретарь. Тумба. Ноги слоновьи. Hoc - кочерыжка. Задница размеров необъятных.
Это мой центральный враг.
Вообще-то я подчиняюсь непосредственно главному и она для меня - тьфу, но у меня есть прокол. Однажды я прогорел. Устраивал девочку в университет. На факультет журналистики. В писанине какого-либо рода девочка представляла собой ноль, свою фамилию с тремя ошибками корябала, но от меня требовалось лишь одно: устроить ей несколько публикаций. Ну, поставил я флакон коньяку Славе Вареному, распил он его с каким-то внештатным борзописцем, и появилась под статейками о комсомольцах-ударниках вместо фамилии борзописца фамилия девочки.
Эта Грачева все таинственным образом раскопала. И более того заподозрила, что я содрал за такое дельце кучу деньжищ. Грозилась пойти к главному, поднять вопрос... Эти полтыщи, клянусь, были трудным и ох каким рискованным для меня заработком... Но вроде все в итоге сошло... Да и чего бы не сойти? Кому нужен шум в кузнице молодежной передовой идеологии? В нашей кузнице не шумят...
- Володя! - Она притулилась к стенке, - Я пришла попрощаться.
- То есть? - говорю я осторожно и тут же все понимаю: я уже слышал, что ее перекидывают куда-то вверх и вбок... Она поясняет: горком партии, сектор идеологии...
- Я хочу сказать тебе, Володя, - задушевно и скорбно начинает она, - что ты плохо живешь. Ты циничен и нечестен. Нечестен по своей сути, понимаешь? А ты талантливый парень. У тебя сборник рассказов, теперь вот, говорят, фильм... Я хочу пожелать тебе...
Валяй, Грачева, желай! Со спецполиклиниками, со спецпайками, казенной черной машиной и номенклатурной квартирой почему бы не порассуждать о нравственности? Тем более когда эти рассуждения - твоя основная профессия, предоставляющая тебе все эти льготы и привилегии? Тут днем и ночью поневоле рассуждать будешь, в рассуждениях совершенствуясь... А мы, дорогая моралистка, из иной категории. Нам надо за все платить. Из собственного кармана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47