Оказывается, родители рассчитали шофера, как она мне сказала, потому что он был непрерывно пьян, и подарили ей «форд», полагая, что, если дочь станет ездить в школу на машине, она будет в большей безопасности – они жили за городом.
Начиная с этого дня Эстефания повсюду появлялась на «форде», и ее пылающая шевелюра прекрасно сочеталась с красным цветом машины; по вечерам она ездила в кино, в приморские бары «Гуэвита-дель-пирата» и «Плейс», где знакомилась с американскими солдатами и потом танцевала с ними на пляже. Злые языки поносили ее «на все корки», но я знала, что Эстефания не способна сделать ничего дурного.
Когда Эстефания тоже стала ходить в Балетную школу, я страшно обрадовалась. Она восхищалась профессором Керенски больше, чем остальные девочки, и этого не скрывала, – мы поверяли друг другу все наши тайны. Мы не были влюблены в него, несмотря на то что он был так хорош собой! Мы восхищались его необыкновенными качествами танцовщика, той легкостью, с какой он взлетал, например исполняя восемь антраша в сюите «Дон Кихот», или тому, как его волшебные ноги проделывали в воздухе сорок фуэте, когда он танцевал сольную партию в «Лебедином озере».
Наша жизнь была полностью подчинена Андрею. Он говорил нам, сколько калорий в день мы должны потреблять; какую обувь носить, чтобы уберечься от варикозного расширения вен, и как причесываться, чтобы волосы не разлетались и не падали на глаза, когда мы делаем пируэты. И самое главное, у нас не было никаких женихов, и не могло быть, потому что мы были духовными невестами маэстро.
Мы очень изменились. Мы стали кроткими и послушными, мы теряли в'весе. И каждый день становились все более хрупкими. Мы целиком были подчинены чужой воле. Дома родные не верили своим глазам. Баби, которая привыкла к тому, что я все время ей возражаю, не на шутку встревожилась. Перед сном она приходила ко мне в комнату пожелать спокойной ночи и видела, что я лежу на кровати, томно улыбаясь, воображая, будто я Жизель, которая упала без чувств на собственную могилу. Она не могла понять, почему я ни на что не жалуюсь и ничему не сопротивляюсь. Я беспрекословно слушаюсь родителей и неизменно почтительна. Когда мне случалось проштрафиться, я опускала голову и смиренно выслушивала выговор. Казалось, меня подменили.
Баби не догадывалась, что на самом деле я была не здесь. Я считала минуты, когда я смогу удрать из дома и снова быть рядом с профессором Керенски.
– Если у тебя будут плохие отметки в школе, я сама пойду к этому Петрушке-вертушке и сломаю зонтик о его голову, а тебя из студии заберу, – сказала Баби мне однажды. – Уж лучше ты по воскресеньям будешь играть на пианино в Лицее, – там устраивают беспроигрышные лотереи в пользу детей из бедных семей Понсе.
– Не волнуйся, Баби, – ответила я. – Я костьми лягу, лишь бы этого избежать.
В 1946 году настал день, когда я уже могла танцевать в театре «Ла Перла». Когда же профессор Керенски выбрал и Эстефанию для одной из главных партий в «Лебедином озере», я удивилась, но жаловаться не стала. Я четыре года буквально убивалась на занятиях, чтобы достичь уровня С. Эстефания же ходила в школу всего полгода, а Керенски уже поручил ей заглавную роль в спектакле.
Когда мы узнали, что профессор Керенски из нескольких дюжин учениц выбрал нас двоих для партий Одетты и Одилии, мы визжали от радости, целовались, обнимались и прыгали по студии. Но с тех пор что-то невидимое встало между нами. Эстефания танцевала хорошо, но не так хорошо, как я.
Откровенно говоря, я никак не могла понять, почему так вышло. Уже несколько месяцев, как я была прима-балерина школы. Никто не мог так долго, как я, держать арабеск под углом девяносто градусов; никто не мог сделать десять глиссадов подряд и почти исчезнуть в вихре поворотов, а я это делала легко. Но в тот момент, когда профессор Керенски увидел, как Эстефания переступает порог школы, он выделил ее из всех учениц. Он всегда ставил нам ее в пример: когда ученицы делали упражнения на растяжку ног или не могли как следует оторвать ногу от пола, делая гран жете, профессор просил Эстефанию выйти на середину зала и показать всем, как нужно «взлетать, словно лебедь». Вряд ли это потому, что она танцевала лучше всех. Керенски выделял ее из всех, потому что у нее были волосы цвета красной герани и она напоминала ему его мать, русскую княгиню.
17. «Жар-птица»
Однажды я пришла в студию рано и услышала, как за дверью Тамара и Андрей о чем-то горячо спорят. Андрей настаивал на том, что он будет танцевать па-де-де в «Лебедином озере» с одной из своих наиболее «продвинутых» учениц.
– Коронный номер всего балета – адажио, Дуэт влюбленных, ты не можешь танцевать его, потому что ты слишком растолстела, – говорил он раздраженно. – В жизни такого не было, чтобы адажио танцевали две балерины, ни один уважающий себя мэтр такого бы не допустил. А для меня, как ученика Баланчина, это уж совсем было бы стыдно. Единственное, что можно сделать, – я буду танцевать адажио с одной из моих учениц.
Тамара заплакала. Если Андрей появится на сцене с любой из учениц, разразится скандал такой силы, что на следующий же день родители явятся всей толпой в школу и заберут дочерей.
Профессор Керенски был очень сердит, но в конце концов нашел способ решить проблему. Если он не может танцевать адажио, значит, это сделает кто-нибудь другой. В тот же вечер он отправился в квартал Мачуэло-Абахо, один из пригородов Понсе, и посмотрел там нескольких подростков, мальчиков из небогатых семей. Некоторые из них играли в баскетбол в команде квартала, и он собрал их на спортивной площадке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137