А когда этого не случилось и продажи «Мендисабаль» свелись к нулю, европейские фирмы стали расторгать контракты. Через год дому «Мендисабаль» было нечего продавать. Совесть Кинтина чиста. Он сделал все возможное, чтобы помочь Родине и Свободе, пусть они взбалмошные и легкомысленные, но они его сестры. Но Игнасио – другое дело. Это взрослый мужчина в расцвете сил, пора научиться нести ответственность за свои поступки.
Из-за всего, что я увидела и услышала в тот день, мне стало так плохо, что у меня начались преждевременные схватки. Я была на седьмом месяце, и опасность потерять ребенка меня ужасала. Кинтин встревожился и отвез меня в больницу. Там мне дали успокоительное, и я крепко уснула. Когда я проснулась, схватки прекратились, но врач прописал мне постельный режим до самых родов. Я должна была ежедневно принимать либриум и как можно больше спать.
Кинтин пребывал в хорошем настроении и пытался мне во всем угодить. Он нанял медсестер, которые обо мне заботились, и пораньше приходил домой с работы. Три года назад умерла Ребека, а теперь исчезла из поля зрения вся семья. Мы наконец могли жить своей жизнью. Когда родится Мануэль, наши два мира, Мендисабаль и Монфорт, сольются в один.
В течение двух долгих месяцев я жила как в тумане. Игнасио становился все более далеким, будто его никогда и не было. Думаю, подсознательно я хотела о нем забыть. Воспоминание причиняло мне боль, и он, как полагается хорошо воспитанному призраку, сделал мне приятное и испарился. Я потеряла счет дням до тех пор, пока наконец 14 июля 1961 года не родила Мануэля. Кинтин привез меня из больницы, и не успела я переступить порог дома, как узнала ужасную новость: Игнасио застрелился.
Новость меня сразила. Мне хотелось узнать подробности, но Кинтин отказался говорить. Он не расположен думать сейчас о таких печальных вещах, сказал он, сурово посмотрев на меня. Мы должны думать о нашем сыне, о том, как нам жить дальше, чтобы у нас был уютный домашний очаг. Мы должны радоваться, что семейные кошмары наконец кончились.
Через несколько недель я сказала медсестре, что у меня важное дело в Сан-Хуане, и оставила на нее малыша. Мне необходимо было поговорить с Петрой; я была уверена – она расскажет мне обо всем, что произошло с Игнасио. Я села в машину и поехала в дом на берегу лагуны. Дверь была открыта. Дом пришел в еще большее запустение, чем когда я видела его в последний раз несколько месяцев назад, в день отъезда Родины и Свободы. Окна были открыты настежь, и паркетные полы вздыбились от влаги. Я с ужасом заметила, как 'в сумраке по влажному паркету пробирается парочка крабов.
Я спустилась в нижний этаж и увидела Петру, она сидела в своем старом кресле. Петра чистила проросшие клубни маниоки, и ее пальцы были похожи на отростки клубней, которые горкой лежали на земляном полу. Она была все такая же огромная и мощная и такая же загадочная. Я подвинула табуретку и села рядом с ней. Петра положила нож и маниоку на стол, вымыла руки в раковине и вытерла их о передник. Несколько минут я молчала – просто сидела, закрыв глаза. Потом вздохнула и уткнулась лицом ей в колени. Петра тоже молчала. Только тихо гладила меня по голове.
Я чувствовала себя усталой и потерянной. Наконец я сказала:
– Я хочу знать, почему Игнасио покончил с собой и имеет ли его самоубийство какое-то отношение к разорению дома «Мендисабаль». Кинтин не желает об этом говорить, повторяет, что не расположен. Но мне нужно знать. У нас недавно родился сын, и я не знаю, куда мне деться от кошмаров. Если я не разгадаю тайну Игнасио, проклятие Мендисабалей когда-нибудь обрушится на моего сына Мануэля.
– Ты родила внука Буэнавентуры? Какая хорошая новость! – тихо сказала Петра, будто не слыша моего вопроса. – Ты должна радоваться. Последуй советам Кинтина.
Я выпрямилась и посмотрела ей в глаза.
– Не пытайся прикрыться Кинтином, Петра. Эта тайна – мина замедленного действия. Я хочу знать правду.
Петра опустила голову и посмотрела на свои руки.
– Что я могу тебе сказать? – начала она. – Однажды пришел Кинтин, и братья заперлись в комнате Игнасио, чтобы поговорить наедине. Пустой дом, что морская раковина: слышно все, что говорят. «Почему ты не продаешь мне свою часть дома, как это сделали Родина и Свобода? – спросил Кинтин. – Я тебе хорошо заплачу. На эти деньги ты сможешь снять в Старом Сан-Хуане квартиру и спокойно жить там, пока не найдешь работу». Но Игнасио не хотел переезжать. «Я здесь родился. – сказал он, – и, боюсь, в другом месте уже не привыкну». Вместо того чтобы принять предложение Кинтина, он попросил у него денег взаймы; кажется, пятьсот долларов. Он скоро найдет работу, заверил он Кинтина. Ему нужны деньги, потому что в доме нечего есть. Но Кинтин отказался дать денег. «Никакую работу ты не ищешь, – сердито сказал он. – Порок безделья нуждается в жестком лечении, лучшее из которых – голод».
Когда Кинтин ушел, – шепотом продолжала Петра, – Игнасио заперся у себя в комнате и больше не выходил. Ты ведь знаешь, какой он был чувствительный; его в ужас приводило, что какой-нибудь приятель отца начнет расспрашивать о разорении «Мендисабаль». На улицу выйти боялся – сигарет купить; я сама ходила, покупала ему. Ему нечем было платить за свет, и нам отключили электричество, так что по вечерам мы сидели при свечах. Потом отключили воду. Но у нас был источник Буэнавентуры, так что это нас не заботило. Игнасио купался в лохани в нижнем этаже, а я поднимала ведра воды на второй этаж – посуду помыть и убраться в комнатах. Нам приходилось пить холодную воду, но мы этому значения не придавали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137