Подчиняясь правилам бизнес-этики, я знакомлюсь с маркет-ресерчами и филд-репортами, требующими моего аутсорсинга. Затем соединяюсь с сейлс-офисом и невразумительно беседую с линейными сейлсами о последних экспирьенсах и промоушн-акциях. После чего набираю ресепшн-деск и прошу прислать ко мне хозушника Пашу.
Я лениво листаю глянцевый журнал. Павел появляется на удивление быстро:
– Чё звал?
– А ты не знаешь, да? Не помнишь ни хрена?
Павел подводит глаза к потолку, пытаясь там отыскать причину моего вызова.
– Пепельница, – прихожу я ему на помощь. – Как я могу плодотворно трудиться на благо и процветание корпорации, имея такую ничтожно маленькую пепельницу?
– А-а, ты все про то же…
– Про то, про то.
– Не переживай. Скоро будет.
– Скоро… – ворчу я. – Уже два месяца жду.
Павел задумчиво надувает губы:
– Напомни, пожалуйста, какого размера пепельницу ты ожидаешь?
– Да мне по херу. – Я реально злюсь.
– Так тебе урну, что ли, принести?
– Какую урну?! – ору я.
– Ты же сам сказал, что размером.
– Павлик, ты меня не зли. Не будь таким тупорылым. Ты на самом деле не врубаешься или просто идиота из себя строишь?
– Я понял, – суетится он. – Все будет в конце недели. Это я тебе говорю.
– Вот это-то меня и напрягает.
– Ладно, мне пора. Побегу. Дел… – хозушник проводит ребром ладони по горлу и скрывается за дверью.
Заспешивший было Павел, замедлил свой бег «по делам» за дверью. Я слышу звук поцелуя и не самый настойчивый протест со стороны своей секретарши. Затем моих ушей достигает возня и стук опрокинутого кресла.
– Пашка, перестань! Вдруг кто войдет.
Мягкие шлепки посыпавшихся из шкафа папок подтверждают, что Павел не склонен прислушиваться к советам Катерины. Снова слышатся чмокающие отзвуки поцелуев и неясные стоны. Слушая весь этот вавилонский блуд и полный фальшак, я прихожу к выводу, что или я ебанулся, или мир катится в пропасть. Я нетерпеливо жму на селектор:
– Катя, срочно кофе.
– Ну все, Пашка, хватит! – слышу я в ответ. – Он вызывает.
– Ладно, – уступил наконец Павел, – я позже загляну.
Спустя полминуты, на пороге появляется Катя с подносом в руках. Ее блондинистые волосы растрепаны, помада размазана по всему лицу. Она проходит по кабинету, и я замечаю, что от борьбы с Павлом ее и без того короткая юбка закаталась в узкую трубочку и зацепилась за резинку трусиков. Стринги совершенно не скрывают ее ягодиц.
– Что-то неуловимо изменилось в вашем туалете, Катенька, – будничным тоном констатирую я.
– В туалете? – удивляется она. – Там унитазы, что ли, новые поставили?
– Я про ваш туалет. Речь идет о вашем облике, если хотите.
Катя хлопает ресницами, поправляет прическу:
– Это я маникюр новый сделала.
Пытаясь продемонстрировать мне красоту своих ногтей, она не удерживает поднос одной рукой, и тот благополучно летит мне на колени, увлекая за собой горячий кофе. Я кричу… нет, реву от боли.
– Ой, простите, Сергей Владимирович! – щебечет секретарша. – Я не нарочно!
«Еще бы ты это нарочно сделала!» – думаю я и быстро спускаю до колен пропитанные кипятком брюки.
Пока я подыскиваю слова, характеризующие все то, что я думаю о Кате, и которыми мне хочется незамедлительно поделиться с ней, открывается дверь и в кабинет вползает физиономия представителя китайского директората. Хуэй Чаньчунь с радостно/гадостной улыбкой, будто видит перед собой живого Мао, смотрит на мои недвусмысленно спущенные брюки, оценивая голые ягодицы секретарши и с той же препротивнейшей улыбочкой извиняется:
– Длюга, плясти. Моя поззе. Поззе. Моя потом заходить будет. Моя осиня извиняисся.
Он делает мне успокаивающий жест рукой и исчезает, мягко прикрыв за собой дверь.
– Катерина, покиньте кабинет, – требую я. – И поправьте, бога ради, вашу набедренную повязку.
Здесь Катя начинает вертеться вокруг своей оси, пытаясь понять, что не так с ее одеждой. Вскоре, после третьего оборота, она замечает задравшуюся сзади юбку. Краснея, она исправляет оплошность и, гордо выпятив грудь, выходит за дверь.
Пока я привожу в порядок свои брюки, звонит внутренняя линия и секретарша самой Кондрашовой голосом молчаливых египетских пирамид говорит мне:
– Пройдите, пожалуйста, к Вере Андреевне.
Я надеваю брюки, поправляю галстук и направляюсь на ковер. Орган чувств, расположенный в районе копчика, именуемый в простонародье жопой, сигнализирует мне о том, что сейчас меня будут иметь. За что – неважно. Главное, что отымеют непременно, причем грубо, без смазки и предварительных ласк.
Выйдя из своего кабинета, я отчитываю свою нерадивую секретаршу, которую мне положено поиметь по статусу, и торопливо иду к той, которой по статусу положено отыметь меня. Такова жизнь. Большую ее часть ты карабкаешься повыше, чтобы насрать на карабкающихся пониже в стремлении занять место под солнцем, а когда уже достигнешь желаемого, то подчас осознаешь, что срать-то уже и не хочешь и, что самое обидное, не можешь.
Босс явно не в духе. Я вижу ее перекошенное от злобы лицо и пытаюсь вспомнить, где я ее видел не так давно, в какой-то странной обстановке. Я туго соображаю, но потом врубаюсь, ударяя себя по лбу: «Точно, во сне. В моем сне она была начальницей склада».
Вера Андреевна Кондрашова – начавшая стареть бизнесвумен, или, как я ее называю, бизнесвымен, потому что грудь у нее действительно выдающаяся. Подкатегория женщин, к которой относится моя начальница, это – «за большие деньги, после пол-литра вискаря».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13