Простирающий к нему руки, ловящий губами каждую холодную каплю.
Я сидела ни жива ни мертва, боясь потревожить эту игру воображения.
Мы писали друг другу свои истории маленькими отрывками, полунамеками, лишь отчасти приспускающими маски с наших лиц. Он представлялся мне героем, быть может, чуть более благородным, чуть более мужественным, чем был на самом деле. Я же описывала героиню, помоложе и понаивнее, чем была в действительности. Но это было так увлекательно, что я совершенно забыла о присутствии Дороховой, которая все так же сидела через стол от меня и с брезгливым выражением лица пялилась в телевизор.
Кажется, она поставила себе фильм ужасов, объяснив это желанием, чтобы кому-то было хуже, чем ей.
Вспомнила я о ней только потому, что в какой-то момент Оксанка сказала:
– Знаешь, что меня больше всего умиляет?.. Смотри! Вон, видишь, из окна вываливается какая-то разложившаяся масса… Ну вот. А умиляет меня представление о том, как человек, сыгравший эту роль, прибегает домой с кассетой, собирает перед телевизором всю родню и ставит фильм. И они все смотрят, а он им с какой-то периодичностью шепчет: «Ща, ща, ща, уже скоро!» А когда до этого места доходит, он бац на стоп-кадр! И сидит такой весь покрасневший от гордости… Его в виде этой разложившейся массы узнать-то нельзя. Но домочадцы все равно за него рады и по плечу хлопают: мол, молодец, братишка, такую роль вытянул!..
Я матюгнулась. Дорохова своим бредом сбила меня с очень удачно составленной фразы. Про то, как моя героиня, впервые полюбив, обожглась. Попытки вспомнить успехом не увенчались. Но по уцелевшим в памяти фрагментам мне почти удалось придумать эквивалент, когда Оксанкин голос опять вторгся в мое сознание:
– Блин, Чижова! А ты в курсе, сколько времени? Ты, вообще, представляешь, что нам через два часа вставать, а я пьяная вхлам?! Завтра уделаю весь самолет. А с нами еще крендель какой-то летит, не то Вероникин родственник, не то друг семьи. Супер!
– Как два часа?
Действительно, часы показывали половину четвертого. Пришлось мне, чтобы не снисходить до банальностей, скрыться, как Золушке, оставив на прощание вместо башмачка интригующее:
«Ах, сударь, как мне было с Вами хорошо!..»
Витька явился без пятнадцати шесть.
На момент его прихода мы с Дороховой тупо сидели на краю ванны, опустив руки в раковину под струйку теплой воды.
– Ты как? – спросила я ее.
– Как никогда, – отозвалась она.
И тут пришел Витька. Я впустила его, оставив без внимания подавшийся мне навстречу счастливый оскал. Витька робко бросил мне в спину:
– Солнышко встало?
В общении со мной мой предусмотрительный ухажер соблюдал предельную осторожность. Поэтому свои претензии по поводу нашей медлительности он решил выплеснуть на Оксанку.
Я слышала, как, приоткрыв дверь ванной, он спросил у нее:
– Вы почему еще не собраны?
В ответ ему раздалось:
– Уйди, старуха, я в печали…
Бедный Витька не знал, как ему нас раскачать. Он суетился, то и дело постукивая себя по циферблату часов, совал Оксанкину голову под холодную воду, щелкал пальцами у меня перед носом. Все бесполезно. Мы с Дороховой ходили друг за другом, как зомби, и никак не могли понять, чего от нас хочет этот усатый упырь.
В конце концов Витька не выдержал. Взял Оксанкин чемодан и пошел к машине. Крикнув нам напоследок, что начало регистрации через сорок минут.
Только после этого мы кое-как привели себя в чувство, оделись. И Оксанка даже произнесла первую за этот день шутку:
– Ира, смени мешки под глазами: они переполнены.
Спустившись во двор, мы заметили невдалеке Витькин «москвичок». А самого Витьку было видно только до половины, потому что голова и плечи его исчезли под крышкой капота.
– Только не говори мне, что у тебя машина сломалась! – подойдя, накинулась я на него.
– Да что-то искры нет, – стал оправдываться несчастный Витек. – Ты не нервничай, я сейчас все исправлю. В крайнем случае с толкача заведемся. Садитесь в машину, я вам там энергетических напитков купил.
Ободренные его словами, мы с Оксанкой забились в салон. Здесь, на заднем сиденье, лежали две пол-литровые банки «Берна», известного как панацея от сомнамбулистического состояния. Мы с жадностью накинулись на напиток, как будто надеялись одним махом стряхнуть с себя и бессонную ночь, и почти допитую бутылку водки.
Витька тем временем не добившись от своего металлолома желаемого результата, стал тормозить въехавшую во двор «газель».
Мы наблюдали за ним из окна.
– Не-а, не убедит, – сделала ставку Оксанка.
– Сотку заплатит – убедит, – парировала я.
– Не убедил, – резюмировала моя подруга, заметив печально бредущего обратно Витька. – Все! Пролетела я с Лондоном, как фанера над Парижем. Где я машину в шесть утра поймаю? Тем более в вашей глуши.
Тогда я опустила стекло и закричала:
– Товарищ-водитель «газели»! Помогите нам, пожалуйста! Мы в аэропорт опаздываем. Вы же хомо сапиенс! Неужели бросите в беде ближнего своего?
– Девушка! Меня время во как поджимает! – откликнулся тот, медленно проезжая мимо нас.
– Ну, пожалуйста! Мы вам пятьсот рублей заплатим.
«Газель» остановилась, и водитель, недовольно покачивая головой, выпрыгнул из кабины. Они с Витькой быстро размотали веревку. Привязали концы каждый к своему транспортному средству. И мы тронулись, описывая по периметру двора торжественный круг почета.
Мотор все не схватывал. А «газель», фыркнув, вдруг заглохла сама.
Тут мы высыпали уже всей гурьбой. Мужики нервно чесались, переходя от одной машины к другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13