Там у них имелись и собственные вооруженные формирования, и прикормленная полиция, ну а если на сцене появлялся кто-то, кого невозможно было купить, его можно было убить. Но здесь, в Америке, дело обстояло иначе. Кроме того, Хуртадо упрямо верил в то, что за этим делом стоит конкурирующая колумбийская банда, использовавшая Ибанеса как инструмент, а индейцев – в качестве бойцов. Е1 Silencio считал это маловероятным, ведь он, будучи сам на четверть индейцем, знал о них намного больше, чем Хуртадо.
От своей бабушки он слышал истории о том, что умеют выделывать эти индейцы с плато, и, пусть он не был слишком суеверным человеком, кровавая резня в гараже заставила его задуматься. El Silencio знал толк в ранах и увечьях и по их характеру видел, что двое вооруженных людей были разорваны не человеческими руками. Не отличался склонностью к суевериям и Руденио Мартинес, бывший (теперь уж точно «бывший») самый опасный и сведущий босс наемников Хуртадо, и уж если такое произошло с ним, значит, ему явно пришлось столкнуться не просто с кучкой индейцев.
El Silencio прошел по тускло освещенному коридору, где смешивались запахи хлорки из бассейна и жаркого из кофейни, и вошел в комнату. Там находились все имевшиеся у него в наличии силы, шесть человек. При его появлении они оторвали глаза от карт, телевизора или журналов. Он знал их не слишком хорошо, ибо они не являлись его постоянной командой, не говоря уж о том, что ему вообще было не по вкусу работать в команде. Он предпочитал действовать в одиночку, и вся эта история не больно-то ему нравилась.
Все они таращились на него. Кто-то приглушил звук телевизора, и это обратило на себя внимание El Silencio: то ли этот человек считал, что мог действовать независимо, то ли был встревожен немного больше остальных? А может быть, его просто не волновало, что там передают? Парня звали… Очоа, или что-то в этом роде: ветеран военизированных формирований, создававшихся латифундистами в противовес повстанцам-марксистам. Крепкого сложения, бритый наголо мужчина со шрамом под глазом. El Silencio помахал ему рукой. «Делегировать» – это было одно из любимых слов Хуртадо. Делегировать, и еще «нести ответственность». Проблем с этим у El Silencio не возникало никогда, и прежде всего он собирался узнать о нем побольше. С этой целью он пригласил Очоа к себе в комнату для собеседования.
В то время как Паз становился божеством, Джели Варгос пряталась в доме Руперта Зингера. Молодая женщина появилась поздно ночью, с одной лишь сменой одежды в рюкзаке за спиной, сбежав из дедовского дома в суматохе, последовавшей за арестом людей Хуртадо. Кукси принял ее доброжелательно, первым делом дал ей выпить и принялся ненавязчиво расспрашивать.
– А сам Хуртадо не был арестован?
– Нет, он и не бывал там, кроме одного случая. Мой дедушка был от него в ужасе. Но он всегда останавливался в каком-то отеле. При нем был один парень, который передавал его распоряжения… его боялись даже отпетые головорезы, но это не помешало копам взять и его. Ну а когда я услышала, что они оказались на воле, пустилась в бега. Чувствую себя последней трусихой. Как вы думаете, что они сделают с моим дедушкой?
– Я думаю, ничего, – ответил Кукси. – Он – их прикрытие и нужен им целым и невредимым, чтобы операция в Паксто продолжалась. Я полагаю, не они главная угроза для мистера Ибанеса. Но если он не прекратит вырубать дождевые леса, боюсь… с ним может случиться то же, что уже случилось с его партнерами.
Когда до Джели дошло, что он имеет в виду, она ударилась в истерику. Кукси обнял ее, рассеянно поглаживая по спине. В войне не по правилам, которую он умел вести, было время, когда следовало действовать активно, и время, когда надлежало затаиться и ждать. Сейчас было время ожидания.
Домой Паз вернулся в воскресенье вечером, спустя восемь дней после отъезда. Мать довезла его до дома.
– Все будет хорошо, – заверила она его, тормозя у поребрика. – С тобой мои молитвы и молитвы каждого в илу. Следуй тропой святых.
Они неловко обнялись, но только так и можно было обняться, сидя на переднем сиденье автомобиля, не говоря уж о том, что обниматься у них как-то не было принято. Паз проводил мать взглядом и остался с луком, стрелами и моделью тюрьмы в руках, на миг почувствовав себя мальчишкой, зашедшим к приятелю поиграть и ушедшим, захватив с собой игрушки. Эта мысль показалась ему такой забавной, что он рассмеялся вслух.
Из его дома, а точнее, из патио позади него тоже доносился смех, и Паз направился туда, чтобы присоединиться к веселью. Лола явно развлекалась. Паз вошел в патио, и все уставились на него, словно на привидение. Первой опомнилась Амелия.
С пронзительным криком «па-а-апа!» она бросилась к нему и вскарабкалась на него, как обезьянка. Пазу пришлось положить свои регалии на стул, чтобы прижать ее к себе сильно-сильно. Он сжимал дочку в объятиях, пока она не запротестовала. Тогда он опустил девочку на землю и обозрел компанию: тут были Лола, Боб Цвик, Моргенсен и немолодой лысеющий мужчина с привлекательно-уродливым лицом, в котором Паз узнал Кеммельмана, босса Лолы с ее работы в госпитале.
Снова завязался разговор: каждому хотелось узнать обо всем, что произошло. Паз, игнорируя это любопытство, склонился над Лолой и поцеловал ее.
– Как легко меня заменили, – шепнул он. – И еврейского доктора тоже.
– Я даже не удостоила бы ответом, – тоже прошептала она, но силы группы переменились.
Кеммельман, похоже, чувствовал себя неуютно и вскоре встал, заявив, что идет домой. Когда он удалился, Цвик спросил:
– Так что, Паз, ты теперь святой?
– Вроде того.
– Да? Надо же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149