Когда у Луны появлялся такой взгляд, хотелось либо согласиться с ней, либо убраться из города, скажем, дня на три.
– Нет, – сказала Луна, – я понимаю одно: у нашей организации вообще нет никаких принципов, кроме возможности предоставить кучке толстосумов думать о себе хорошо из-за того, что они имеют возможность потратить кучу денег. О, раз я не покупаю тропическую твердую древесину и на завтрак пью выращенный в тени экологически чистый кофе за три тысячи зеленых, дайте-ка медальку как добропорядочному гражданину, радеющему за экологию. Позволь мне выразиться ясно, без обиняков. Если кто-нибудь вздумает вызвать копов и заложить им этого человека, я лично сдерживаться не стану. Я тоже настучу куда следует, только не в эту чертову полицию. Каждый борец за чистоту окружающей среды узнает, что здесь произошло и кто в каком дерьме сидит. Я обзвоню все телеканалы города. За воротами будут постоянно торчать съемочные группы с телевидения, и тебе придется без конца объяснять им, почему сохранение дождевых лесов не настолько важно для Руперта Зингера, чтобы он мог рискнуть навлечь на себя подозрение в противоправном поступке. Мне плевать, если ты вышвырнешь нас отсюда, мне плевать, если нам со Скотти придется спать в нашем долбаном трейлере и питаться рисом и бобами…
– Мы можем сделать запись, – подала голос Джели Варгос.
Луна прервала свою гневную, пафосную речь, и все уставились на Джели.
– Мы могли бы записать его рассказ: пусть он говорит в камеру, по-своему, а на это можно будет наложить субтитры с переводом. И разослать копии средствам массовой информации. Это вывело бы на чистую воду «Консуэлу», оказало бы давление на колумбийцев и помешало им уничтожать национальный парк, особенно учитывая то, что Паксто был организован в первую очередь благодаря пожертвованиям организаций по охране окружающей среды.
– Не понимаю, каким образом это может решить нашу проблему, – сказал Руперт. – Такая запись не имеет значения для средств массовой информации, пока они не получат сведений о том, кто этот человек, причем подтвержденных.
То, что он низкорослый, с коричневой кожей, подстрижен под горшок и имеет на лице татуировки, еще ничего не доказывает – лицо может разрисовать и ряженый. Так что нам в любом случае пришлось бы назвать себя, представить его для интервью…
– Нет, идея хорошая, – заявила Луна. – Если мы сделаем все правильно, это вызовет сенсацию. Он станет публичной фигурой, и тогда не будет иметь значения то, что он нелегальный иммигрант.
– Почему, Луна? – спросил Руперт.
– Если мы сделаем все, как надо, и разошлем побольше записей, то к тому времени, когда Служба иммиграции и натурализации возьмется за это, дело уже будет сделано. У нас уже будут интервью. Я могла бы предложить Санни Риддл эксклюзивный сюжет, эпическое путешествие по Ориноко. И в конце концов, черт с ним, пусть они заберут его и посадят за решетку – не на всю же жизнь. Пусть они репатриируют его. Бога ради, он же не поселиться здесь хочет, не просит политического убежища. Ему нужно, чтобы его лес оставили в покое – и все. И кроме того, мы могли бы сделать из этого книгу, могли бы получить грант, направить группу в Колумбию для возвращения Мойе в его природную среду обитания. Господи, да наша организация мигом оказалась бы в числе самых значительных.
– Я вижу, – сухо заметил профессор Кукси, – нас уже не волнует, что, возможно, у этого малого в обычае потрошить людей, находясь в состоянии наркотического транса.
– Но ведь, насколько я понимаю, у нас нет никаких доказательств этого, верно? – сказал Руперт. – Это всего лишь предположение, как признаешь и ты сам. И Джели права. И Луна. Это могло бы стать большим прорывом для нас.
Он отвернулся от Кукси и добродушно посмотрел на обеих женщин своими карими глазами.
– Но как нам организовать эту запись? Может, где-нибудь подальше от усадьбы?
В ожидании их ответа он отправил в рот изрядный кусок шоколадного печенья. Профессор Кукси повернул голову и посмотрел на Дженни в упор, словно знал, о чем она думает.
Дженни встала и вышла, не потрудившись забрать поднос из-под еды или спросить, не нужно ли кому чего-нибудь, как делала обычно. Она редко впадала в гнев, ибо вообще – какой прок злиться, но все услышанное ей не понравилось. По ее мнению, профессор Кукси мог бы выдвинуть возражения, да и она сама могла бы, хотя до сих пор Дженни со своим мнением не вылезала, когда обсуждались дела организации. Этот разговор напомнил ей другие беседы, которые велись при ней между социальными работниками и приемными родителями. Они всегда говорили о ней так, будто ее там не было, решали, что делать с ее проблемой. Ей стало не по себе. Конечно, Мойе при этом разговоре не присутствовал, но по существу это дела не меняло, они относились к нему именно как к проблеме, а вовсе не как к живому человеку, у которого наверняка есть свои соображения по поводу собственной участи и которому наверняка нашлось бы что сказать.
Чаще всего разговаривал с Мойе профессор Кукси, ибо он знал язык, но он по большей части говорил о растениях и о всяких непонятных делах, которыми индеец занимался у себя дома в дождевом лесу, а также о богах и духах.
Дженни прошла через внутренний двор и по садовой лестнице спустилась к пруду. Мойе, как она и ожидала, был там: хмуро смотрел на водопад и мурлыкал себе под нос. Она присела на корточки рядом с ним и спросила, что он делает.
Он ответил на рунийя:
– Когда я впервые оказался в стране мертвых, я думал, что уай'ичуранан умеют двигать звезды на небе, и очень боялся. Кукси сказал мне, что это не так, но то, что я вижу здесь, на самом деле почти так же плохо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149