– Ага. У меня вообще с чтением нелады.
– Ну, неудивительно, это дислексия.
Он объяснил ей, что это значит, и добавил:
– Но не горюй, ты в хорошей компании. Скажем, с сэром Ричардом Брэнсоном и еще несколькими миллиардерами. Плюс, кажется, Шер. И моей матерью, которая была довольно известным антропологом. Конечно, определенные проблемы дислексия создает, но это далеко не конец света. А что, раньше тебе никто об этом не говорил?
– Нет. Они просто считали, что я вроде как тормозная.
– Тормозная, да? Странное словечко. Что ж, может, ты такой и была, но теперь, и это очевидно, двигаешься вперед. Ты делаешь успехи, и, если хочешь, я тебе в этом помогу. Еще шампанского?
Она молча протянула свой бокал, думая о Шер.
Он поднял свой бокал так, чтобы свет из окна падал на его золотистое содержимое.
– Я всегда представляю себе клетки мозга помигивающими под воздействием шампанского, вот как эти крохотные пузырьки. Очаровательно. Так вот, милая, разум и сознание гораздо сложнее, чем представляют себе люди. Для большинства из нас это прежде всего способность манипулировать абстрактными символами. Мы ценим такое умение превыше всего, хуже того, ценность всего прочего чуть ли не отвергаем вовсе, а в результате в ответе за судьбу цивилизации частенько оказываются люди, решительно неспособные мыслить конкретно, – экономисты и им подобные. Величайшая ценность реальной науки, напротив, заключается в том, что она постоянно сталкивает человека с природой, сложной, но вещественной и конкретной, соприкосновение с которой раскрывает всю нелепость всяческих пустых абстракций.
Очевидно, настоящее образование должно в первую очередь раскрывать внутренние способности каждого индивидуума. Но мы этого не делаем, а пытаемся научить всех и каждого оперировать абстрактными символами и, если у кого-то это не получается – таких, между прочим, полно, – списываем эту недоработку на их «неполноценность». Вот, как в случае с тобой. Ну и, кроме того, существуют формы умственной деятельности, о которых наша культура просто не имеет понятия. Моя мать как специалист очень любила распространяться о том, как по-разному разные народы распоряжаются своими мозгами. Интересно, какое мнение сложилось бы у нее о Мойе?
– Ох, Мойе! – вздохнув, сказала Дженни. – Господи, что же с ним случилось, куда он подевался? Ты думаешь, у него все в порядке?
– В полном порядке. Правда, Мойе?
С этими словами он оглянулся через плечо, глядя на тень в углу комнаты у двери. Дженни проследила за его взглядом, увидела сидящего там на корточках индейца и с перепугу расплескала часть шампанского.
– Господи! Откуда он взялся? Я даже не слышала, как открылась дверь.
– Конечно. Увидеть или услышать Мойе можно только тогда, когда он сам этого захочет. Один из примеров его особого рода умственной деятельности. Я рад видеть тебя, – сказал Кукси на кечуа. – Как ты поживаешь на своем дереве?
– Хорошо. Это хорошее дерево, хотя никто не говорил с ним долгое время. А у тебя все в порядке? И у нее?
– У нас обоих все прекрасно. Не хочешь ли шампанского?
Он поболтал бутылкой, и Мойе встал и подошел поближе.
– Что это? – спросил индеец, принюхавшись.
– Это похоже на писко, но с добавлением воды, а также воздуха.
– Тогда спасибо, но мне нельзя. Ягуар вернется в небо сегодня ночью.
– А ты не можешь пить писко при полной луне?
– Нет. Ему это не нравится, а я могу понадобиться ему сегодня ночью, или на следующий день, или следующий. Вот буду свободен, тогда с удовольствием выпью с тобой твоего писко.
– А что он будет делать с тобой? Если придет.
– Все, что пожелает, конечно. Тебе не стоит задавать глупые вопросы, тем более что в целом ты не глупец.
Он перевел свое внимание на Дженни, которая улыбнулась ему и сказала:
– Привет, Мойе, как дела?
Он оставил это без внимания и снова заговорил с Кукси:
– Огненноволосая кажется более счастливой, чем раньше. Я вижу, она выпила много твоего писко с воздухом, но есть и что-то другое. Думаю, она нашла то, что было потеряно.
– Да, можно сказать и так.
– Да, и я вижу тень ее смерти, почти так же, как если бы она была живым человеком. Она хочет заняться с тобой пувис, Кукси.
– Нет, что ты!
– Да, потому что я видел это в ее снах. И в твоих снах тоже. Ты заберешь ее в свой гамак?
– Это не наш обычай, Мойе.
– Я верю тебе, потому что вижу, как женщины приходят, чтобы забрать своих детей из-под моего дерева, и у всех у них только один ребенок, иногда два. А ведь у вас так много еды. У каждой должно быть десять, и все толстые. Наверное, уай'ичуранан разучились это делать.
– Нет, они только об этом и думают. Уверяю тебя, очень многие уай'ичуранан только и занимаются, что пувис.
– Нет, я хотел сказать, что они разучились вызывать духов детей из солнца в тела их женщин. В общем, затащи ее в свой гамак, а может быть, она затащит тебя в свой, я слышал, это делается среди вас. У нее широкие бедра и тяжелая грудь, и она выносит много здоровых сыновей для клана Кукси. Но я пришел спросить тебя, не слышал ли ты чего-нибудь о Паксто, прекратили ли там вырубку и строительство дороги.
– Они не прекратили, Мойе. И боюсь, что не прекратят.
Мойе помолчал некоторое время, потом сделал характерный жест, похожий на пожатие плечами, и понурился.
– Плохо дело, – сказал он на кечуа, а потом спросил о чем-то на собственном языке, которого Кукси не знал, и, не дожидаясь ответа, направился к двери.
Кукси и Дженнифер последовали за ним в сад. Мойе закинул голову, уставившись на полную луну, сейчас запутавшуюся среди верхних ветвей одного из высоких дубов, окаймлявших усадьбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149