В кадках росли лимоны и пальма – хамеропс, как с важностью пояснила Катя. Воздух в комнате был чистый, и пахло нежно и приятно.
Катя наслаждалась произведенным впечатлением, но не забыла между прочим покоситься на ноги чужого мальчика.
– Евгений, ты вытер ноги?
При этом Алик подумал: «И когда это она успела услышать, что его зовут Евгением?»
– Конечно, вытер, еще внизу, – сказал мальчик и, позабыв приказание Кати – держать руки за спиной, потянулся к странному, круглому, как шар, растению в колючках.
– Не трогай! – крикнула Катя. – Это трихоцериус пасаканский! Ты даже не понимаешь, что это такое: кактус, молодой, горшечный экземпляр. Смотреть можешь, а руками не трогай, а то опять что-нибудь сломаешь.
– Опять? – Женя поднял брови. – А ведь я на дворе ничего не ломал.
– А зачем ты вообще к нам попал? – недружелюбно спросила Катя.
– Мы вчера переехали в соседний дом, – глаза чужого мальчика при этом стали какими-то донельзя равнодушными, – из окна увидал ваш сад. Захотелось посмотреть поближе, вот и все. На веточке сидела гусеница, я потянул веточку, чтобы снять ее, а вы…
– Гу-се-ни-ца? – зловеще и с расстановкой переспросила Катя, но на этот раз зловещий тон ее относился к брату. – Ну, Александр, всё!.. Это уже пятая прохлопанная гусеница на твоей совести! Выберем другого главного охранителя, а тебя переведем в рядовые поливальщики, вот!
Татьяна Ивановна невольно улыбнулась. Уж очень решительно и жестко этот юный главный садовод с косичками понижал в должности ответственных работников.
– Эта гусеница, наверно, только что появилась, – пошел на выручку смущенному Алику чужой мальчик. – Мы с папой, бывало, каждый день и лимон, и пальму, и камелии осматривали, а вдруг ни с того ни с сего – паутинный клещик, или трипс… знаете, пузыреножка? Сейчас анабазин-сульфатом или мыльно-керосиновой эмульсией опрыскиваем…
– Ох, так ты тоже, значит?… – По просветленному выражению Катиного лица стало понятно, что она хотела сказать: «Ты тоже, значит, свой брат – садовод, а раз так – совсем другой разговор». – И у тебя даже камелии есть? А у нас нету…
– Сейчас у нас тоже нет цветов, – сказал Женя и отвернулся к окну.
– А где же они?
– Остались на прежней квартире.
Катя даже сначала как будто не поняла, а потом произнесла со всем презрением, на какое была способна:
– Ну и садовод! Бросить цветы, а самому уехать на новую квартиру! Это почти то же самое, что собаку или кошку оставить на даче, бессовестно! Я даже не знаю…
– А не знаешь, и знать тебе не надо, – сухо сказал чужой мальчик.
– Нет, это все-таки интересно! – продолжала возмущаться Катя. – Так-таки взял и бросил все цветы? Кто же там остался, в вашей прежней, квартире? Или они там стоят и сохнут, несчастные, да?
– Если тебе интересно, – глухо сказал Женя, – то там осталась моя мать.
– Ну, ты что-то врешь! – окончательно рассердилась Катя. – Вы с отцом переехали, а мать осталась там одна?
Женя посмотрел Кате прямо в глаза и произнес совсем по-взрослому, холодно и спокойно:
– Она не одна осталась. У нее… новый муж. А мы с папой уехали. Ну, хватит с тебя? В общем, я пошел! – и решительно шагнул к двери.
Татьяна Ивановна поняла: этот скупой на слова мальчик в другое время ни за что не выдал бы своей тайны незнакомым людям, но, видно, наболело; только вчера он был свидетелем и участником семейной драмы, а сейчас его еще ни за что ни про что обидели, – вот и вырвалось. Татьяна Ивановна хотела предупредить Катю, поглядела на нее. Глаза девочки были широко раскрыты и даже рот чуть приоткрылся от удивления. Она кинулась вслед за мальчиком, нагнала его в прихожей и схватила за руку.
– Постой, не смей уходить! Скажи, разве… так бывает?
Она тянула его обратно в комнату, а он упирался. Алик тоже подошел к Жене и, переминаясь с ноги на ногу, не знал: то ли взять его за руку и тоже тащить в комнату, то ли просто постоять рядом, плечом к плечу.
Женя криво усмехнулся:
– Значит, бывает.
– Нет! – прерывисто сказала Катя. – Отцы, это правда, заводят иногда других жен. Вот у нас…
– На пятом этаже! – с готовностью подхватил Алик.
– Ты будешь говорить или я? – строго прервала его Катя. – На пятом этаже от Ворониных ушел отец. Оставил троих детей. Так мы все, ребята, прямо его пре-зи-раем! И видеть не можем! Даже когда на улице его встречаем, нарочно отворачиваемся. Но чтоб мать…
Татьяна Ивановна тихонько дотронулась до ее руки. Девочка поняла, моргнула ресницами и заглянула Жене в нахмуренное лицо. Внезапно ее осенила какая-то мысль.
– Женя! Слушай… ты думаешь… нет, ты иди сюда, садись рядом с Татьяной Ивановной на диван… Ты садись, садись и слушай, что я тебе скажу: ты думаешь, мы уж такие счастливые, да? И мама у нас замечательная, и цветы кругом, и квартира хорошая, да? А ты знаешь, – она переглянулась с Аликом и тот кивнул головой, – ведь мы тоже наполовину только счастливые, папы-то у нас нет…
Мальчик поднял голову.
– Тоже?
– Ой, нет, совсем не так! – заторопилась Катя. – Наш папа, он был замечательный, как мама, лучше всех на свете! Но он… погиб на войне. Вот, только карточка его осталась.
Она показала на портрет, перед которым в банке цвела китайская роза с махровыми пурпуровыми цветами.
– Это совсем не то, – тихо сказал Женя, опуская голову. – Ты можешь гордиться своим отцом и своей матерью, а я…
– Да нет, ты помолчи, я совсем не то хочу сказать! – торопилась Катя, все еще держа его руку в обеих своих руках. – Я вот что хочу сказать: ты к нам приходи. Хоть каждый день! Вместе будем уроки учить, правда, Татьяна Ивановна? И папу своего приводи. Раз вы оба любите цветы, а у вас их теперь пет, мы вам дадим черенков… вот этой розы, криптомерии, герани…
– И можем даже один кактус подарить, – живо сказал Алик и тут же вопросительно посмотрел на сестру.
1 2 3 4