Они долго шли в этом лабиринте притонов по липкой мостовой, где струились зловонные ручейки, между стенами домов, полных женского тела.
Решившись, наконец, Дюкло остановился перед одним домом, довольно приличным на вид, и вошел туда со всей компанией.
II
Погуляли на славу! Четыре часа подряд матросы упивались любовью и вином. От полугодичного жалованья ничего не осталось.
Они расположились в большой зале, как хозяева, и недружелюбно поглядывали на обычных посетителей заведения, которые устраивались за столиками по углам, где какая-нибудь из незанятых девиц, одетая маленькой девочкой или кафешантанной певичкой, им прислуживала и подсаживалась к ним.
Каждый матрос, как только вошел, выбрал себе подругу, с которой не расставался весь вечер — простой человек не ищет перемен. Сдвинули три стола, и после первых стаканов удвоившаяся в числе процессия, к которой прибавилось столько женщин, сколько было молодцов, потянулась по лестнице. Ноги каждой четы долго стучали по деревянным ступенькам, пока узкие двери комнат не поглотили это длинное шествие любовных пар. Потом все снова спустились в зал, чтобы выпить, потом опять поднялись, потом еще раз спустились.
Почти совсем пьяные, матросы горланили вовсю. Глаза у них налились кровью, они держали на коленях своих избранниц, пели, кричали, били кулаками по столу и лили себе в глотку вино, дав волю таящемуся в человеке зверю. Селестен Дюкло, в кругу шумных товарищей, обнимал рослую краснощекую девушку, усевшуюся верхом на его колене, и жадно смотрел на нее. Менее охмелевший, чем остальные, хоть он и выпил не меньше других, Селестен сохранил способность думать и, разнежившись, хотел поговорить. Но мысли не вполне повиновались ему, ускользали, возвращались и снова исчезали, и он не мог как следует вспомнить, что именно собирался сказать.
Он смеялся и повторял:
— Так, так… Ты давно здесь?
— Полгода, — ответила женщина.
Он кивнул головой, словно это служило доказательством ее хорошего поведения, и продолжал:
— Тебе нравится такая жизнь?
Она немного замялась и сказала кротко:
— Ко всему привыкаешь. Это ремесло — не хуже другого. Служанка ли, шлюха ли — все одно.
Он, видимо, был согласен и с этой истиной.
— Ты не здешняя? — спросил он.
Не отвечая, она отрицательно покачала головой.
— Издалека?
Она кивнула также безмолвно.
— Откуда же ты?
Она подумала, точно припоминая, потом прошептала:
— Из Перпиньяна.
Матрос снова обрадовался и сказал:
— Вот как!
Теперь она спросила его:
— А ты, что же, моряк?
— Да, красотка.
— Приехал издалека?
— Да. Немало я повидал стран, и портов, и всякой всячины.
— Ты, может, объехал кругом света?
— Еще бы! Да и не один раз.
Она снова задумалась, как будто стараясь отыскать в памяти что-то давно забытое, потом спросила уже другим, более серьезным тоном:
— Ты много встречал кораблей, пока плавал?
— Еще бы, красавица!
— А не попадалась тебе «Пресвятая Дева ветров»?
Он ухмыльнулся:
— Как же! На прошлой неделе видел ее.
Она побледнела, вся кровь отхлынула от ее щек.
— Правда? Это правда? — спросила она.
— Истинная правда.
— Ты не врешь?
Он поднял руку:
— Как перед богом.
— А ты не знаешь, плавает ли еще на ней Селестен Дюкло?
Он удивился и встревожился. Прежде чем ответить, он хотел выведать, что за этим скрывается.
— Ты его знаешь?
Теперь насторожилась она.
— Нет, тут одна женщина его знает.
— Из этого дома?
— Нет, из другого.
— На этой улице?
— Нет, тут рядом.
— Какая женщина?
— Да женщина… такая, как я.
— Что же ей от него надо?
— А я почем знаю? Верно, землячка.
Они пристально, испытующе посмотрели друг на друга, смутно угадывая, что между ними сейчас встанет что-то страшное.
— А мне нельзя повидать эту женщину? — спросил матрос.
— А что ты ей скажешь?
— Я скажу… скажу, что видел Селестена Дюкло.
— Что он — здоров?
— Не хуже нас с тобой. Он крепкий парень.
Она снова замолчала, собираясь с мыслями, потом медленно произнесла:
— А куда она шла, «Пресвятая Дева ветров»?
— Да сюда, в Марсель.
Она невольно вздрогнула:
— Правда?
— Правда.
— А ты знаешь Дюкло?
— Да, знаю.
Она снова подумала, потом тихо сказала:
— Так… так…
— А на что он тебе?
— Послушай, скажи ему… Нет, ничего.
Он продолжал на нее смотреть, все более и более смущаясь. Наконец он решил узнать все:
— А ты тоже его знаешь?
— Нет, — ответила она.
— Так на что же он тебе?
Внезапно решившись, она вскочила, подбежала к стойке, за которой восседала хозяйка, схватила лимон, разрезала его и выжала сок в стакан. Потом долила стакан водой и подала его матросу.
— На, выпей.
— Зачем?
— Чтобы прошел хмель. Потом я тебе что-то скажу.
Он покорно выпил, отер губы рукой и объявил:
— Готово! Слушаю!
— Обещай не рассказывать ему, что ты меня видел, и не говорить, от кого ты узнал все, что я тебе скажу. Поклянись!
Он поднял руку и усмехнулся загадочно:
— В этом-то клянусь.
— Ей-богу?
— Ей-богу.
— Ну, так скажи ему, что его отец умер, и мать умерла, и брат тоже — все трое в один месяц, от тифа, три с половиной года назад, в январе тысяча восемьсот восемьдесят третьего года.
Теперь он в свой черед почувствовал, как все в нем оборвалось. Он был так поражен, что сначала не знал, что сказать, но потом усомнился и спросил:
— Ты наверно знаешь?
— Наверно.
— Кто тебе сказал?
Она положила руки ему на плечи и сказала, смотря ему прямо в глаза:
— Ты не будешь болтать? Поклянись.
— Клянусь.
— Я его сестра.
Невольно у него вырвалось ее имя:
— Франсуаза!
Она снова пристально посмотрела на него, потом в безумном страхе, вне себя от ужаса, чуть слышно, почти не разжимая губ, прошептала:
1 2 3