Немного погодя ему пришлось еще раз выйти, чтобы раздобыть две тарелки и два стакана. Угощение он поставил на туалетный столик, прикрыв грязную деревянную доску салфеткой, а таз и кувшин спрятал вниз.
И стал ждать.
Она пришла в четверть шестого и, пораженная пестротою рисунков, от которой рябило в глазах, невольно воскликнула:
— Как у вас хорошо! Только уж очень много народу на лестнице.
Он обнял ее и, задыхаясь от страсти, принялся целовать сквозь вуаль пряди волос, выбившиеся у нее из-под шляпы.
Через полтора часа он проводил ее до стоянки фиакров на Римской улице. Когда она села в экипаж, он шепнул:
— Во вторник, в это же время.
— В это же время, во вторник, — подтвердила она.
Уже стемнело, и она безбоязненно притянула к себе его голову в открытую дверцу кареты и поцеловала в губы. Кучер поднял хлыст, она успела крикнуть:
— До свиданья. Милый друг!
И белая кляча, сдвинув с места ветхий экипаж, затрусила усталой рысцой.
В течение трех недель Дюруа принимал у себя Г-жу де Марель каждые два-три дня, иногда утром, иногда вечером.
Как-то днем, когда он поджидал ее, громкие крики на лестнице заставили его подойти к двери. Плакал ребенок. Послышался сердитый мужской голос:
— Вот чертенок, чего он ревет?
— Да эта паскуда, что таскается наверх к журналисту, сшибла с ног нашего Никола на площадке. Я бы этих шлюх на порог не пускала, не видят, что у них под ногами ребенок!
Дюруа в ужасе отскочил, — до него донеслись торопливые шаги и стремительный шелест платья.
Вслед за тем в дверь, которую он только что запер, постучали. Он отворил, и в комнату вбежала запыхавшаяся, разъяренная г-жа де Марель.
— Ты слышал? — еле выговорила она.
Он сделал вид, что ничего не знает.
— Нет, а что?
— Как они меня оскорбили?
— Кто?
— Негодяи, что живут этажом ниже.
— Да нет! Что такое, скажи?
Вместо ответа она разрыдалась.
Ему пришлось снять с нее шляпу, расшнуровать корсет, уложить ее на кровать и растереть мокрым полотенцем виски. Она задыхалась. Но как только припадок прошел, она дала волю своему гневу.
Она требовала, чтобы он сию же минуту спустился вниз, отколотил их, убил.
— Но ведь это же рабочие, грубый народ, — твердил он. Подумай, придется подавать в суд, тебя могут узнать, арестовать — и ты погибла. С такими людьми лучше не связываться.
Она заговорила о другом:
— Как же нам быть? Я больше сюда не приду.
— Очень просто, — ответил он, — я перееду на другую квартиру.
— Да… — прошептала она. — Но это долго.
Внезапно у нее мелькнула какая-то мысль.
— Нет, нет, послушай, — сразу успокоившись, заговорила она, — я нашла выход, предоставь все мне, тебе ни о чем не надо заботиться. Завтра утром я пришлю тебе голубой листочек.
«Голубыми листочками» она называла городские письма-телеграммы.
Теперь она уже улыбалась, в восторге от своей затеи, которой пока не хотела делиться с Дюруа; В этот день она особенно бурно проявляла свою страсть.
Все же, когда она спускалась по лестнице, ноги у нее подкашивались от волнения, и она всей тяжестью опиралась на руку своего возлюбленного.
Они никого не встретили.
Он вставал поздно и на другой день в одиннадцать часов еще лежал в постели, когда почтальон принес ему обещанный «голубой листочек».
Дюруа распечатал его и прочел:
«Свидание сегодня в пять, Константинопольская, 127. Вели отпереть квартиру, снятую госпожой Дюруа.
Целую Кло».
Ровно в пять часов он вошел в швейцарскую огромного дома, где сдавались меблированные комнаты.
— Здесь сняла квартиру госпожа Дюруа? — спросил он.
— Да, сударь.
— Будьте добры, проводите меня.
Швейцар, очевидно привыкший к щекотливым положениям, которые требовали от него сугубой осторожности, внимательно посмотрел на него и, выбирая из большой связки ключ, спросил:
— Вы и есть господин Дюруа?
— Ну да!
Через несколько секунд Дюруа переступил порог маленькой квартиры из двух комнат, в нижнем этаже, напротив швейцарской.
Гостиная, оклеенная довольно чистыми пестрыми обоями, была обставлена мебелью красного дерева, обитой зеленоватым репсом с желтыми разводами, и застелена жиденьким, вытканным цветами ковром, сквозь который легко прощупывались доски пола.
Три четверти крошечной спальни заполняла огромная кровать, эта необходимая принадлежность меблированных комнат; погребенная под красным пуховым одеялом в подозрительных пятнах, отделенная тяжелыми голубыми занавесками, тоже из репса, она стояла в глубине и занимала всю стену.
Дюруа был недоволен и озабочен. «Эта квартирка будет стоить мне бешеных денег, — подумал он. — Придется опять залезать в долги. Как это глупо с ее стороны!»
Дверь отворилась, и в комнату, шурша шелками, простирая объятия, вихрем влетела Клотильда. Она ликовала.
— Уютно, правда, уютно? И не нужно никуда подниматься, — прямо с улицы, в нижнем этаже. Можно влезать и вылезать в окно, так что и швейцар не увидит. Как нам будет хорошо здесь вдвоем!
Он холодно поцеловал ее, не решаясь задать вопрос, вертевшийся у него на языке.
Клотильда положила на круглый столик, стоявший посреди комнаты, большой пакет. Развязав его, она вынула оттуда мыло, флакон с туалетной водой, губку, коробку шпилек, крючок для ботинок и маленькие щипцы для завивки волос, чтобы поправлять непослушные пряди, вечно падавшие на лоб.
Ей доставляло особое удовольствие играть в новоселье, подыскивать место для каждой вещи.
Выдвигая ящики, она продолжала болтать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109