Я продолжал:
— Скоро будем ужинать. Не хотите ли пока заняться своим туалетом?
В ответ я услышал mica — это слово звучало в ее устах не реже, чем Che mi fa? Я настаивал:
— После железной дороги так приятно привести себя в порядок!
Тут я сообразил, что у нее, вероятно, нет при себе необходимых женщине туалетных принадлежностей: совершенно очевидно, она в затруднительном положении, — скажем, только что развязалась с неудачным романом. И я принес ей свой несессер.
Я вынул оттуда все, что нужно для ухода за собой: щеточку для ногтей, новую зубную щетку — у меня всегда с собой целый набор, ножницы, пилочки, губки. Я откупорил флаконы с одеколоном, с душистой лавандой, с new mown hay «Свежее сено (англ.); имеется в виду сорт туалетной воды.» — пусть выбирает сама. Повесил на кувшин с водой одно из своих тонких полотенец, положил рядом с тазом непочатый кусок мыла.
Она большими сердитыми глазами следила за моими хлопотами, не выказывая ни удивления, ни удовольствия. Я добавил:
— Здесь все, что вам требуется. Принесут ужин — позову.
И вернулся в гостиную. Поль занял другой номер, заперся там, и мне пришлось ждать в одиночестве.
Коридорный сновал взад и вперед. Принес тарелки, бокалы, неторопливо накрыл стол, поставил на него холодного цыпленка и объявил: «Кушать подано».
Я осторожно постучался к синьорине Рондоли. Она крикнула: «Войдите!» Я вошел, и меня обдало удушливым запахом парфюмерии, резкой и тяжелой атмосферой парикмахерской.
Итальянка сидела на бауле в позе разочарованной мечтательницы или уволенной прислуги. С одного взгляда я понял, что означало для нее заниматься своим туалетом. Воды в кувшине не убыло, полотенце, висевшее на нем, осталось неразвернутым. Рядом с пустым тазом лежало нетронутое сухое мыло, зато содержимое флаконов поубавилось так, точно эта юная особа выпила добрую половину его. Одеколон, правда, пострадал меньше — не хватало всего трети, но девица вознаградила себя немыслимой порцией лавандовой жидкости и new mown hay. На лицо и шею она извела столько пудры, что в комнате стояло облачко легкого белого тумана. Ресницы, брови, виски были у нее словно присыпаны снегом, щеки как бы оштукатурены; толстый слой пудры покрывал все углубления лица — крылья носа, ямочку на подбородке, уголки глаз.
Когда она встала, в комнате запахло до того пронзительно, что у меня чуть не разыгралась мигрень.
Сели ужинать. Поль был невыносим. Я слова путного из него не вытянул
— одни шпильки, брюзгливая воркотня, язвительные любезности.
Синьорина Франческа поглощала еду, как бездонная бочка. Насытившись, она тут же задремала на диване. Между тем я с тревогой подумывал о наступлении решительной минуты, когда нам придется разойтись по комнатам. Чтобы ускорить события, я подсел к итальянке и галантно поцеловал ей руку.
Приподняв веки, она сонно и, как всегда, недовольно посмотрела на меня усталыми глазами.
Я начал:
— Номеров у нас всего два. Не разрешите ли мне поэтому поместиться в вашем? Она ответила:
— Как хотите. Мне все равно. Che mi fa? Такое безразличие задело меня.
— Значит, вам не будет неприятно, если я отправлюсь с вами?
— Мне все равно. Как хотите.
— Может быть, желаете лечь сейчас?
— Да, конечно. Я совсем засыпаю.
Она поднялась, зевнула, подала Полю руку, которую тот пожал с нескрываемой злостью, и проследовала в наш номер, а я светил ей по дороге.
Но беспокойство мое не проходило. Я снова повторил:
— Вы найдете тут все, что может вам понадобиться. И, собственноручно вылив полкувшина в таз, положил полотенце рядом с мылом.
Затем я возвратился к Полю. Не успел я войти, как он накинулся на меня:
— Ну и штучку же ты сюда приволок! Я рассмеялся:
— Зелен виноград, мой милый!
С откровенным ехидством он возразил:
— Смотри, дорогой мой, не набей на нем оскомину. Я вздрогнул: меня охватил тот неотступный страх, который преследует нас после подозрительной интрижки, отравляя нам самые чарующие встречи, нечаянные ласки, мимоходом сорванные поцелуи. Тем не менее я храбрился:
— Полно тебе! Эта девушка не шлюха. Но злодей уже поймал меня на крючок: он подметил на моем лице тень тревоги.
— Ты что, давно с нею знаком? Поражаюсь тебе! Подцепляешь в вагоне итальянку, которая разъезжает одна-одинешенька; она с неслыханным цинизмом предлагает тебе переспать с ней в первой попавшейся гостинице. Ты тащишь ее с собой и еще уверяешь, что она не девка! И убеждаешь себя, что провести с нею ночь не опаснее, чем с женщиной, у которой лю.., люмбаго.
И он рассмеялся, обиженно и зло. Я присел, снедаемый тревогой. Как быть? Поль, безусловно, прав! Страх и вожделение отчаянно боролись во мне.
Но тут я прочел в глазах приятеля насмешливую радость, мстительное ликование. Он так беззастенчиво потешался надо мной, что колебаний моих как не бывало. Я протянул ему руку.
— Покойной ночи! — сказал я. -
Где не опасен бой, там торжество бесславно.
«Корцель, „Сид“, II, 2.»
Поверь, милый мой, победа стоит риска.
И твердым шагом вошел в комнату Франчески.
На пороге я с восторженным изумлением прирос к месту. Совершенно обнаженная итальянка уже спала. Сон сморил ее, пока она раздевалась, и девушка лежала на постели в восхитительной позе тициановских красавиц.
Усталость, видимо, доконала ее, когда она снимала чулки — они валялись тут же, на простыне; она прилегла, вспомнила о чем-то, без сомнения, приятном, потому что не торопилась подняться, а дала себе время помечтать; затем непроизвольно закрыла глаза и погрузилась в небытие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10