Между тем экипаж все не подъезжал, да и девицы не сходили вниз. Сверху доносился громкий хохот, возня, крики, хлопанье в ладоши. Жена столяра пошла в конюшню посмотреть, кончил ли он запрягать, а Хозяйка отправилась наверх.
Риве, сильно захмелев, полураздетый, тщетно пытался овладеть Розой, изнемогавшей от хохота. Насосы, шокированные этой сценой после утренней церемонии, удерживали столяра за руки и старались его угомонить, а Рафаэль и Фернанда подзуживали его, корчась от хохота, держась за бока и пронзительно вскрикивая при каждом бесплодном усилии пьяного. Взбешенный, побагровевший, растерзанный, стараясь освободиться от двух женщин, вцепившихся в него, Риве изо всех сил тянул за юбку Розу, бормоча заплетающимся языком:
– Так ты не хочешь, шлюха?
Хозяйка негодующе бросилась вперед, схватила брата за плечи и вытолкнула за дверь с такой силой, что он ударился о противоположную стену.
Минуту спустя стало слышно, как он поливает себе во дворе голову водой, и когда он появился, сидя на двуколке, то уже совершенно пришел в себя.
В путь тронулись тем же порядком, как и накануне, и маленькая белая лошадка снова пустилась бежать бойкой, тряской рысью.
Веселье, приглушенное во время обеда, прорвалось наружу под жгучими лучами солнца. На этот раз девицы забавлялись толчками телеги и даже пихали стулья соседок, каждую минуту разражаясь громким хохотом; их, впрочем, уже до этого развеселили тщетные попытки Риве.
Ослепительный свет заливал поля, и от него рябило в глазах; колеса подымали две полосы пыли, долго еще клубившиеся за повозкой по большой дороге.
Фернанда, любившая музыку, стала упрашивать Розу спеть, и последняя лихо затянула песенку «Толстый кюре из Медона». Однако Хозяйка велела ей замолчать, находя эту песню неприличной для такого дня.
– Лучше спой что-нибудь из Беранже, – прибавила она.
После некоторого колебания Роза остановилась на песне «Бабушка» и запела ее надтреснутым голосом:
Старушка бабушка седая,
В день именин глотнув винца,
Вздохнула, головой качая:
– Как встарь пленяла я сердца…
Жаль мне ножки статной,
Ручки, всех нежней…
Жаль мне безвозвратно
Отлетевших дней.
И хор девиц под управлением самой Хозяйки подхватил:
Жаль мне ножки статной,
Ручки, всех нежней…
Жаль мне безвозвратно
Отлетевших дней.
– Вот это здорово! – воскликнул Риве, воспламененный ритмом песни. Роза продолжала:
– Как, бабушка, вы не святая?..
– Ого! Сама в мечтах ночных
В пятнадцать лет уж поняла я
Значенье прелестей моих.[5]
Припев горланили все вместе, причем Риве топал ногой по оглобле и отбивал такт вожжами по спине белой лошадки. И лошадь, словно ее самое разобрало задором ритма, понеслась вскачь, в галоп, как вихрь, так что дамы в повозке повалились кучей друг на друга.
Они поднялись, смеясь, как сумасшедшие. А песня, выкрикиваемая во все горло под знойным небом, продолжала звучать среди полей, среди спеющих посевов, под бешеный бег лошади; при каждом повторении припева лошадка теперь всякий раз закусывала удила и отмахивала галопом метров сотню, к великой радости пассажиров.
Порою какой-нибудь дорожный рабочий, разбивавший щебень, приподымался и приглядывался сквозь свою проволочную маску к этой бешеной двуколке, с ревом проносившейся в облаке пыли.
Когда сошли у станции, столяр расчувствовался:
– Как жаль, что вы уезжаете, мы бы славно повеселились!
Хозяйка благоразумно отвечала:
– Всему свое время, нельзя же вечно веселиться.
Тут блестящая мысль осенила Риве.
– Вот что! – сказал он. – Приеду-ка я в Фекан повидаться с вами в будущем месяце.
И он хитро взглянул на Розу блестящим и лукавым взором.
– Ладно, – заключила Хозяйка, – будь только благоразумным; приезжай, если хочешь, но глупостей не делай.
Он не отвечал, и так как раздался свисток поезда, то немедленно принялся со всеми целоваться. Когда очередь дошла до Розы, его охватило упорное желание поцеловать ее в губы, но она смеялась, не разжимая рта, и быстрым движением головы всякий раз увертывалась от столяра. Он держал ее в объятиях, но не мог ничего добиться: ему мешал большой кнут, оставшийся у него в руке и отчаянно махавший за спиной девицы.
– Пассажиры на Руан, по вагонам! – крикнул кондуктор, и они заняли места.
Раздался свисток, тотчас повторенный мощным гудком машины; она с шумом изрыгнула первую струю пара, и колеса с видимым усилием начали понемногу вертеться.
Риве побежал от вокзала к шлагбауму на переезде, чтобы еще раз увидать Розу, и в то время как вагон, полный этим живым товаром, проходил мимо него, он принялся щелкать бичом, прыгая и распевая во все горло:
Жаль мне ножки статной,
Ручки, всех нежней…
Жаль мне безвозвратно
Отлетевших дней.
И он увидел удаляющийся белый платочек, которым ему махали из окна.

III

Всю дорогу они спали мирным сном удовлетворенной совести, а когда вернулись домой, освеженные и отдохнувшие, чтобы приняться за ежевечернюю работу, Хозяйка не удержалась, чтобы не сказать:
– Как там ни говори, а я уже успела соскучиться по дому.
Наспех поужинали, затем переоделись в боевую форму и стали поджидать обычных клиентов; зажженный фонарик, маленький фонарик мадонны, возвещал прохожим, что стадо вернулось в овчарню.
Весть об этом распространилась в один миг неведомо как и через кого. Г-н Филипп, сын банкира, настолько простер свою любезность, что прислал с нарочным извещение г-ну Турнево, заточенному в недрах своего семейства.
У рыботорговца по воскресеньям обедало несколько родственников;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11