Ее красота смущала его. Она так сильно отличалась от той красоты, которую он помнил. Что поделать, прошло уже больше трех десятков лет.
Ничего не осталось от юной девушки, с удовольствием питавшейся гранолой, собиравшей волосы в конский хвост и повязывавшей лоб цветной банданой. Они с Энни были очень близкими подругами, их связывала готовность вести походную жизнь и переживать за своих парней, рискующих на скалах. Вчетвером, двумя парами, они объездили все Западное побережье от Байи до Ванкувера – тысячи миль.
– Наконец-то, – сказала она Хью и чмокнула его в губы. У него мелькнуло мимолетное ощущение, будто она тридцать лет только и ждала, когда ей удастся обнять его. Хью также удивился тому, насколько хорошо она сохранилась. Он был почти смущен. Льюис, глядя на него через плечо жены, улыбался от уха до уха. Она же отодвинула Хью на расстояние вытянутой руки, окинула взглядом с головы до ног и снова притянула к себе для второго, долгого и крепкого объятия. – Совсем не изменился.
Она была цыганской душой их содружества, всегда на ногах, глаза закрыты, руки воздеты к небесам, подвижная и неуловимая, как струйка дыма, казалось в любой миг готовая уплыть в просторы космоса. В те дни все было настолько новым, свежим и реальным: музыка, искусство плаката, цветы в волосах, комиксы о приключениях Конана, даже античные войны. Он помнил костры из плавника, подобранного на тихоокеанском побережье, дыхание океана под крупными яркими звездами.
Энни несравненно исполняла шедевры Дженис Джоплин, вкладывая душу в каждый звук, в каждую ноту. Хью разучил на своей гармонике несколько риффов Джона Майалла, подходящих едва ли не на все случаи жизни. Льюис в девятнадцать лет с пеной у рта проповедовал взгляды ортодоксальных битников, утверждал, что искусство спонтанно и что скалолазание – это искусство. Между песнями он возносил хвалы своему драгоценному Гинзбергу, которого все остальные считали жирным волосатым старпером. Хью был всегда готов спорить с ним, как будто все это имело хоть какое-то значение. Наплевать на претензии на элитность всяких там наркоманов, голубых и розовых, анархистов, битников и городских всезнаек. Истинную свободу можно найти только в диких местах. Среди скал.
Она выпустила его из объятий.
– Это мистер Огастин, – сказал Льюис, и Огастин вежливо пожал руку Рэйчел.
– Вы идете с ними? – спросила она.
Огастин нахмурился, словно недопонял ее вопрос.
– Вы имеете в виду – на Эль-Кэп?
– Разве вы не проводник? – Рэйчел продолжила наступление. – Я-то обрадовалась, что у них проснулся здравый смысл.
– Проводник? Для них?
Хью ощутил к парню такую благодарность, что не смог бы передать ее словами. Для них. Их не забыли. До этого мгновения он даже не сознавал, с каким нетерпением ждал чего-нибудь в этом роде. Он все еще оставался одним из них. Они действительно могли это сделать. Льюис тоже услышал последние слова. Его глаза внезапно вспыхнули.
Рэйчел не пожелала отступить.
– Вы знаете, что я познакомилась с ними именно здесь? – напористо спросила она. – Уверена, что вас тогда еще на свете не было. Именно здесь, в этой самой комнате. Бар здесь тогда еще не устроили – просто помещение для отдыха. Шел дождь. Горел огонь. Кое-кто из Лагеря-четыре пришел сюда обсушиться и погреться. Я была всего лишь юной шестнадцатилетней соплячкой, с головы до ног перемазанной в грязи. И здесь же в углу сидели вот эти мальчишки – такие серьезные, деловые: стены, знаете ли, стены – и не обращали внимания ни на кого и ни на что. Подойти к ним мне пришлось самой. Помните?
– Я помню, – сказал Хью.
– А немного позже появилась Энни, промокшая, как собака, никого и ничего не знавшая, – точно как я. Все произошло как по волшебству: большая любовь и все такое, в том числе вся наша будущая жизнь, родились из одного дождливого дня. Я втюрилась в Льюиса. А Энни достался вот этот одинокий волк. Я уже не помню, каким образом мы тогда разбились именно на такие пары. Наверно, так сошлись звезды.
Было странно слышать, что имя Энни произносят весело, без той мрачной торжественности, которая, как, вероятно, считало большинство, требовалась Хью. Она умерла пять лет назад, но, поскольку он впервые с тех пор приехал в Штаты, все разговаривали с ним так, будто это случилось только вчера. Льюис был в этом отношении хуже всех. Он, казалось, боялся даже упоминать ее имя, как будто с Хью мог случиться нервный припадок.
В этот момент Хью вновь обратил внимание на Огастина. Тот казался совершенно ошеломленным всем этим счастливым разговором о большой любви. Его лицо исказилось от боли. Конечно, Рэйчел никак не могла знать о случившейся трагедии и о том, что он причастен к ней.
– Давайте выйдем на крыльцо, – предложил ему Хью.
– Незачем, – отрезал Огастин. – Я думаю, мы уже все обсудили.
– Хотя бы выпейте пива.
– При других обстоятельствах согласился бы с удовольствием. – Могучие руки Огастина безвольно свисали вдоль туловища.
Хью не настаивал. Человеку предстояла долгая ночь наедине с собственной душой. Притом Огастин дал гораздо больше, чем получил. Сам того не зная, он подтвердил законность присутствия здесь Льюиса и Хью. Теперь он уходил с пустыми руками. Хью решил пустить все своим чередом.
– Не теряйте надежду, – сказал Льюис. У него был непривычно робкий вид. Он отлично знал, что произносит пустые слова.
Рэйчел смотрела на мужчин, озадаченная их состоянием.
Огастин кивнул.
– Когда будете там… Если что-нибудь увидите… – Он не стал договаривать. К тому времени, конечно, будет слишком поздно что-нибудь предпринимать.
– Мы сообщим, – пообещал Хью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99