А помимо этого имела место и подспудная ревность, как будто женщины нарушили некую установленную для них границу.
– Ей было совершенно нечего делать с ними.
– Мы живем в свободной стране, – возразил Хью.
– В ее поступках даже и не пахло свободой. Они попросту промыли ей мозги.
Хью промолчал. Огастина, по крайней мере в его нынешнем состоянии, нельзя было отнести к числу тех, чьи слова следовало непременно принимать во внимание.
– Они были ведьмами, – продолжал Огастин. – Кьюба и Кэсси. В особенности Кьюба.
– А разве это не общее свойство всех альпинистов? – спросил Хью. – Мы все по уши сидим в магии. Гудини был щенком по сравнению с нами. Такое место все мы, если не считать художников, занимаем в большой схеме.
– Самые настоящие ведьмы, – возразил Огастин. – Те самые, которые варят зелья. Они постоянно что-то мешали в горшках, или ставили бродить какие-нибудь пюре, или собирали грибы. Всегда тайны, всегда какая-то чертовщина. Кьюба особенно. Она говорила, что ее мать была cuarandera. Может быть, это даже правда – она приехала издалека. Родители стали el Norte, когда она была еще маленькой.
С одной стороны, все это не должно было иметь ровно никакого значения для Хью, висевшего на стременах над бездной. И все же эти бредни насчет cuarandera, как ни странно, казались ему очень важными, и не только для Огастина, но и всего их восхождения. Это являлось недостающим звеном, а может быть, необходимой опорой.
– Она увлекалась шаманизмом?
– У нас в Арканзасе таких называют бабками. Это знахарки и повитухи. Некоторые из них возятся со змеями и говорят по-змеиному.
Значит, мальчик с юга, сказал себе Хью, наконец-то поняв, почему Огастин говорит с таким редко встречающимся акцентом. Он представил себе Энди из Мэйберри, жаркое душное лето и малыша с рогаткой. Возможно, все происходило совсем не так, но он не мог представить себе иного пути, который мог бы привести Опи в Долину гигантов.
– Эта Кьюба, о которой вы говорите… – сказал Хью. – Такое впечатление, будто она пристрастилась ко всяким дерьмовым суевериям, которые любят многие альпинисты. Отправляются на большие и малые высоты и выдумывают всякую ерунду, которая их будто бы обновляет.
– Она не только изобретала. Она дурила им головы. Ей хотелось заиметь последователей.
– Так это было чем-то вроде культа?
– Какой там культ, их можно было по пальцам пересчитать, – ответил Огастин. – Но в ней было нечто такое, что они хотели увидеть, загадка вроде тех, что задавал Сфинкс. Такое, что мимо нее было трудно пройти и не прилипнуть. Так она и зацепила Анди – зацепила и привязала к себе. Они пили чай из ядовитого плюща, чтобы приучить организм к яду. Они постились до судорог. Они занимались йогой в грязи и распевали мантры на рассвете. Ну и все такое.
– Горный мистицизм, – заметил Хью.
На определенном этапе им баловались чуть ли не все серьезные альпинисты. Он сам подростком становился под холодный душ в полной темноте и подолгу учился завязывать узлы одной рукой. Где-то он прочитал или услышал, что так поступали великие британские и немецкие альпинисты. Они с Льюисом зимой подолгу ходили, держа в голых руках комья снега, чтобы закаляться для зимних восхождений, таскали на себе набитые кирпичами рюкзаки, весившие столько же, сколько они сами, – тоже для тренировки. Практикуясь в скалолазании, они спорили том, что лучше, дзен или тантризм, давали клятвы на крови и устраивали настоящие тантрические сеансы с Рэйчел и Энни перед серьезными восхождениями. И конечно же, брехали на луну. Да, чушь собачья, но ведь невинная чушь, стадия развития, и только.
– У Кьюбы разболелся зуб, – продолжал Огастин. – Она заставила Анди выдернуть его обычными плоскогубцами, прямо на автостоянке в Лагере-четыре.
Хью нахмурился.
– Плоскогубцами?
– Это было нечто вроде обряда посвящения. Кровавый ритуал. Вы только подумайте! Она заставила Анди причинить ей боль, чтобы, как она говорила, освободить ее. Она дала ей силу. – Огастин никак не мог остановиться. – Кэсси забеременела. Кьюба напоила ее отваром трав и грибов и вызвала выкидыш. То, что вышло, они захоронили на вершине горы. Вы имели в виду эту мистику?
– Они делали такое? – немного помолчав, спросил Хью.
– Анди очень уязвима. Она хрупкая. Ее легко сломать. Вы слышали, что случилось с ее братом и со мной.
Этот вопрос не застал Хью врасплох.
– Так, краем уха. Меня это, в общем-то, никак не касалось.
– Но вы пошли со мной в одной связке, верно? Это вас касается целиком и полностью.
– Да, я пошел с вами. И это должно послужить вам ответом на все вопросы.
Может быть, и должно было, но не послужило. Огастин отвык от доверия. Прежде всего, по-видимому, он сам не доверял себе. Случившаяся трагедия выедала его изнутри. Патагония оказалась для него самым настоящим раком. Он встретился взглядом с Хью; был он виновен или нет, но в его глазах светилась одержимость.
– После моего возвращения с Серро-Торре Анди никак не могла прийти в себя, – сказал он. – Она не знала, что думать, кому верить, к кому повернуться. Я и сам находился в черт-те каком состоянии. Не знал, что сказать. Я сожалею? Я угробил твоего старшего брата во время пурги, а сам остался жив, вот ведь облом какой – так, что ли, я должен был говорить? А ведь были самые разные слухи. Вы слышали разговоры о людоедстве?
Ранен в самое сердце, сказал себе Хью. У него уже мелькала мысль, что, вероятно, трагедия в Патагонии и явилась причиной перехода Огастина к спасательной работе. Версия епитимий это вполне объясняла. Льюис был прав. Чувство вины как причина болезни.
– Наплевать на слухи. Жизнь без них не обходится, – сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99