стены, потолок, солома, лицо Розетты, дверь, пол. Свет становился все ярче, он был как физическая боль, которая с каждым мигом делается все острее и кажется невозможным, чтобы она еще больше усилилась, потому что она и так уже невыносима. Вдруг так же внезапно свет погас, и в темноте я услышала этот проклятый вой сирены, возвещавшей воздушную тревогу, которого я не слыхала с тех пор, как уехала из Рима; только тогда я поняла, что будет бомбежка с самолетов. Это был всего лишь один миг, я крикнула Розетте:
— Скорее, бежим!
И в тот же момент я услышала очень сильные взрывы бомб, падавших совсем рядом, а в промежутках между взрывами яростный шум самолетов и сухой треск зениток.
Схватив за руку Розетту, я бросилась вон из дому. На дворе была еще ночь, но было светло, как днем: какой-то красный свет заливал все вокруг — дом, деревья, небо. Вдруг послышался ужасающий взрыв, бомба упала за нашим домом, и воздушная волна догнала нас, я почувствовала, будто кто-то подул на меня со страшной силой, юбка у меня прилипла к ногам, я подумала, что ранена или, может, уже умерла. Но я продолжала бежать по засеянному пшеницей полю, таща за собой Розетту, потом вдруг почувствовала, что спотыкаюсь и падаю в воду. Это был ров, полный до краев водой, вода была холодная, и этот холод привел меня немного в себя; вода доходила мне до живота, и я неподвижно стояла в ней, прижимая к себе Розетту, а вокруг нас метался красный свет, освещая дома и развалины Фонди, которые были видны, как днем; взрывы слышались вокруг нас со стороны полей то совсем близко, то подальше.
Небо над нашей головой расцветало белыми облачками зенитных вспышек, и среди всего этого ужаса был слышен хриплый и яростный шум самолетов, летавших совсем низко и бросавших на нас бомбы. Последний взрыв был особенно страшный, как будто кто-то ушел из комнаты, сильно хлопнув за собой дверью; красный свет почти погас, только где-то далеко на горизонте что-то мерцало, наверно, это был пожар; шум самолетов тоже понемногу стих, постепенно удаляясь и исчезая вдали, зенитки выстрелили еще несколько раз, потом все смолкло.
Как только ночь стала опять черной и тихой и над нашими головами показались звезды, я сказала Розетте:
— Лучше нам не возвращаться в домик... Если эти сукины дети опять прилетят со своими бомбами, они и взаправду могут нас убить. Останемся здесь, по крайней мере дом не обрушится нам на голову.
Мы выбрались из воды и легли в пшеницу, прямо на землю, на краю рва. Уснуть нам больше не удалось, мы дремали, но уже не чувствовали себя такими счастливыми, как в домике, когда стреляла пушка. Ночь была полна звуками и тревогой: издали доносились какие- то крики, вой, лязг и шум моторов, топот и другие странные и необычные звуки; я подумала, что немецкие бомбы, наверно, убили и ранили много людей и теперь американцы отыскивают и собирают этих раненых и убитых. Наконец мы заснули, а когда проснулись, уже занималась заря; мы лежали в пшенице, прямо рядом с моим лицом росли желтые высокие стебли, между которыми я увидела несколько маков красивого красного цвета; небо над моей головой было белое и холодное, на нем еще блестело несколько светло-золотых звезд. Я посмотрела на Розетту, лежавшую рядом со мной и еще спавшую: на лице у нее была черная засохшая грязь, ноги и юбка были тоже по самый живот в грязи, у меня было то же самое, но все-таки я чувствовала себя отдохнувшей, потому что мы проспали довольно долго, хотя и с большими перерывами: накануне мы легли спать сразу после полудня. Я сказала Розетте:
— Давай вставать, что ли?
Но она пробормотала в ответ что-то невразумительное, повернулась на другой бок, положила голову мне на колени, уткнувшись в них лицом и обхватив меня руками. Тогда я опять улеглась, хотя мне уже не хотелось спать; я лежала с закрытыми глазами среди пшеницы и ждала, когда, наконец, Розетта выспится.
Розетта проснулась, когда солнце уже стояло высоко на небе; мы с трудом поднялись с земли и посмотрели в сторону нашего домика, но сколько мы ни смотрели, домика нигде не было видно. Наконец я заметила на краю поля, там, где должен был находиться домик, кучку развалин. Я сказала Розетте:
— Вот видишь, если бы мы остались там, то нас убило бы.
Она ответила мне совершенно спокойно:
— Может, это было бы лучше, мама.
Я посмотрела на нее и увидела на лице ее такое отчаяние, что с внезапной решимостью сказала:
— Сегодня же мы уйдем отсюда во что бы то ни стало.
Она спросила:
— А как?
А я на это:
— Мы должны уйти отсюда, значит, найдем способ.
Мы пошли посмотреть, что сталось с нашим домиком. Бомба разорвалась как раз рядом с ним, и домик рухнул на дорогу, которая была вся покрыта обломками. Воронка от бомбы была широкая, с неровными краями, в ней виднелась темная свежая земля, перемешанная с травой, а на дне уже стояла лужа желтоватой воды. Значит, мы опять оказались без крова, и, что еще хуже, чемоданы со всеми нашими пожитками остались под развалинами дома. Отчаяние охватило меня. Не зная, что делать и предпринять, я уселась на развалинах домика и долго смотрела перед собой. Дорога, как и накануне, была заполнена солдатами и беженцами, но все они проходили мимо, даже не глядя на нас и на развалины нашего домика: все уже привыкли к этому и не обращали внимания. Но вот один крестьянин остановился и поздоровался с нами: я познакомилась с ним в Фонди, когда приходила сюда из Сант Еуфемии в поисках продуктов. Он рассказал нам, что ночная бомбежка была
делом немецких самолетов, что в Фонди убито человек около пятидесяти: человек тридцать солдат и двадцать итальянцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119