Скоро я обнаружил, что отплясываю хорнпайп на каменных плитах патио.
– Пошел вон, пошел вон, пошел вон, пошел вон, пошел вон, тварь поганая! – Докружившись до конца патио, я развернулся и перевел дыхание. – Пошел…
– Доброе утро, Клод!
Я застыл на полушаге.
– Ой!
Кот презрительно поглядел на меня и спокойно потрусил прочь. Я обернулся, и ветер поднял мои волосы дыбом. Элен на кухне улыбалась и качала головой.
– Вижу, весна на тебя действует. Или ты все еще радуешься найденным письмам?
– Радуюсь письмам, – сказал я, возвращаясь в кухню. – А может, и то и другое понемножку. Кофе хочешь?
Элен раскрыла объятия.
– Сперва иди ко мне.
Пока мы обнимались, сверху бесшумно спустилась Фрэн. Подняв глаза, я увидел, что она замерла на цыпочках в коридоре, неподвижная, как кот только что, глядя на меня поверх плеча Элен. Она была в очень коротенькой ночной рубашке – сплошь черные кружева и оборочки, которой я прежде на ней не видел. В глазах – осуждение.
– Я выпью кофе, – сказала Элен.
Фрэн ожила и побрела в кухню. В отличие от Элен и меня, ей удавалось по утрам сохранять своеобразную растрепанную элегантность. Наливая кофе, я оглянулся на нее через плечо, вспомнил вчерашний вечер и решил, что такую рубашонку она напялила нарочно, чтобы опять спровоцировать меня. Опять привести в бешенство – для того и спустилась. Но я был намерен не позволить ей этого.
– Гм, у тебя обновочка, – небрежно заметил я. Фрэн, не удостаивая меня вниманием, направилась к буфету за сахарной ватой. Я подал Элен кофе, и мы уселись за стол. – Извини, Фрэн, поправь меня, если ошибаюсь, но могу поклясться, я только что что-то тебе сказал.
– Роджер мне ее подарил, – коротко сказала Фрэн.
– Кто такой этот Роджер?
– Какое твое дело!
– Ну конечно! Какое право я имею спрашивать? В конце концов, я тебе всего-навсего отец.
– Прекратите сейчас же, вы оба, – с вымученной веселостью сказала Элен. – Не заводитесь. Почему бы нам не позавтракать спокойно?
– С ним невозможно не заводиться, мам. Все время достает, не может без этого.
– Это просто забавно. Я только спросил тебя, кто этот малый, а ты тут же взвилась. Ты первая начала.
– Клод, – простонала Элен. – Не будь ребенком, пожалуйста!
– Извини, но это она ведет себя как ребенок! Я хотел всего-навсего вежливо поговорить, а…
– Да, она вела себя по-детски, – перебила меня жена, – но тебе-то пятьдесят два, ты-то должен соображать?
– Ну извини! А что на тебя-то сегодня нашло, можно узнать?
К моему и Фрэн изумлению, Элен взорвалась:
– Я больше не могу выносить, как вы друг другу в глотки вцепляетесь. Не могу, вам понятно? – Она схватила свою чашку и швырнула ее в угол – чашка взорвалась, как граната. – Вам понятно?
Струйка кофе побежала по кафельным плиткам пола. Это было единственное движение на кухне.
– Я понимаю тебя, Элен. Тебе это осточертело, – мягко сказал я. – Тем не менее я не позволю, чтобы какой-то тип, о котором я даже ничего не знаю, дарил моей несовершеннолетней дочери белье, какое впору носить уличной девке.
У Элен задрожал подбородок.
– Ты просто не можешь уступить, да, Клод? Последнее слово обязательно должно остаться за тобой. Ты… – Тут она взглянула в окно и вскочила на ноги. – Пошла прочь, проклятая тварь! Кыш!
С этими словами она бросилась вон из кухни. Мы с Фрэн изумленно смотрели ей вслед. Она тяжело выбежала в залитый солнцем сад, размахивая руками и вопя, как одержимая. Перепуганный соседский кот черной молнией перелетел через ограду. Элен бежала по лужайке, халат ее распахнулся. Добежав до места, где только что был кот, она опустилась на корточки.
Оставив Фрэн у окна, я вышел посмотреть, что происходит. Элен подняла что-то с земли и покачивала, прижав к груди.
– Что стряслось?
– Он мертв, – без выражения проговорила она. Приоткрыла сложенные ладони, показав недвижное смятое тельце воробья с еще трепещущими перышками. Головка откинута, словно в полном изнеможении. На ночной рубашке Элен алела булавочная капелька крови. – Бедняжка! – расплакалась она.
– Он не успел почувствовать боли.
– Ты правда так думаешь?
Горе людей, живущих счастливо, людей, обращающих свою бесхитростную любовь на все окружающее, невыносимо. Для нас, всех остальных, оно как страдание детей.
– Оставь его, – мягко сказал я. – Это в порядке вещей.
Я осторожно взял у нее крохотное тельце (оно еще было едва ощутимо и неприятно теплым, как телефонная трубка, которой только что пользовались) и положил в тени кустов. Затем обнял Элен за мощные плечи и повел к дому.
– Что там случилось? – спросила Фрэн, поднимая голову от стола.
– Этот проклятый кот, – сказал я, – убил воробья.
– Ох!
Элен тяжело облокотилась о кухонный стол и попыталась улыбнуться сквозь слезы.
– Простите. Я такая глупая! – Она утерла глаза и шмыгнула носом. Столько шума из-за какой-то птички.
Но нам тут же стало ясно, что воробей имеет к этому самое малое отношение. Элен вздохнула довольно театрально.
– Я просто хочу, чтоб мы жили в согласии и были счастливы.
Последовало молчание, во время которого я неуклюже гладил ее по плечу.
– Все этого хотят, – сказала Фрэн и спокойно вышла.
Я поцеловал жену в щеку.
– Я тебя люблю. – Как ни сдерживал я себя, ее ранимость, ее способность все принимать так близко к сердцу, неимоверная доброта вызывали во мне раздражение, злость. – Ты лучше меня.
– Нет, нет, Клод. – Слезы у нее высохли, но голос был несчастным. – Ты хороший человек – по-своему. Только слишком суров с Фрэн. Разве ты забыл, каким сам был в ее возрасте? У нее в голове каша. Нет смысла пытаться давить на нее.
– Может, ты и права.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85