Дверь открыл поджарый седой человек в фартуке и с потухшей самокруткой, прилипшей к нижней губе. По его виду никак нельзя было сказать, что он мастер золотые руки, один из вымирающего племени настоящих кудесников. В стране осталось всего несколько мастеров, которые могли из ничего сделать антикварный шедевр. Большинство ловкачей способно было лишь на то, чтобы состарить уже существующую вещь.
– Доброе утро, Искусник, – поздоровался я. – Что, готов мой заказ?
– Думаю, что так, мистер В., – ответил Клайв, прилипший к губе окурок укоризненно при этом шевелился. – Уж сделали как умеем.
– Покажи, покажи быстрей, пока я не спустил в штаны.
Кент всегда заставлял проявляться всему самому дурному во мне.
Клайв провел меня через дом на задний двор, в садик, в котором находилась большая мастерская. Со спокойной сдержанностью мастер открыл дверь. Внутри кроме столярного инструмента хранился и всяческий материал, с которым работал Искусник: штабеля досок, находившихся на разных стадиях обработки, бесконечные ящики с мебельными ручками, петлями и замками всех самых знаменитых мебельным искусством эпох. В одном углу высилось, как привидение из пантомимы, нечто внушительных размеров, прикрытое пыльной тряпкой. С ритуальной медлительностью Клайв прошел в угол и сдернул тряпку на пол, усеянный стружкой и опилками.
– Вот, смотрите.
У меня аж дыхание перехватило. Это был красного дерева высокий комод эпохи Георга III во всей своей красе: резной карниз, гнутые стрельчатые ножки, углы с каннелюрами – все было на месте. Найти столь прекрасно сохранившийся экземпляр, не разделенный на верхнюю и нижнюю бельевую части, было, говоря без преувеличений, невероятной удачей.
– Искусник! – сказал я с восхищением. – Ты превзошел самого себя! – Я долго ходил вокруг комода, разглядывая его под разными углами, в немом благоговении перед талантом Клайва. – Да, да, это твой шедевр.
– Вы очень добры, мистер В.
Я ничуть не преувеличивал. Этот комод был лучшим из всех «воспроизведений», сделанных Клайвом. Начать хотя бы с того, что он сделал его собственноручно от начала до конца, что ставит его на одну ступень с самими мастерами-краснодеревщиками Георгианской эпохи. Но дальше ему пришлось идти на всяческие ухищрения, и это переводило его в иную категорию.
Во-первых, он тысячи раз выдвигал и задвигал ящики, чтобы создать впечатление, что комодом пользовались пару веков. Затем он вынес его в сад и оставил там на открытом воздухе на месяц. Подпортив таким способом, он затащил его обратно и подновил. Потом – и это было просто гениально – снял подлинные ручки и заменил на другие, эпохи королевы Виктории, чуть более массивные и вычурные. Даже самый проницательный дилер попался бы на эту хитрость. Он бы заметил, что ручки не оригинальные, был бы доволен своей проницательностью и снял бы, чтобы убедиться в этом. Но под ними увидел бы следы от старых, Георгианской эпохи ручек, оставленных, пока комод стоял в саду у Клайва. Какое бы он вынес заключение? Конечно, что комод подлинный, должен быть подлинным. Отличная уловка.
Верить, что приобрел подлинник, так же хорошо, как иметь его, вот что я вам скажу.
– Клайв, ты гений. Сколько с меня?
– Ну, в последнее время все малость подорожало, мистер В. Я рассчитывал на семьсот пятьдесят.
– Полно, полно, Клайв, давай серьезно. Учти, что и я должен с этого что-то иметь. Мои расходы в этом году тоже взлетели до небес. Если я дам тебе семьсот пятьдесят, то не оплачу и бензин на поездку сюда. Сойдемся на пяти сотнях.
Дурень согласился. Золотые руки, а мозги никуда, таков был Клайв.
Кряхтя и отдуваясь, мы погрузили комод в «рейнджровер», и я отправился обратно в Гринвич. Когда я приехал, Кристофер был один в магазине, наводил глянец на довольно изящный чайный столик семнадцатого века. Глядя на его рассеянные движения, можно было подумать, что он все утро трет эту небольшую вещицу, а мысли его в это время витают где-то далеко, занятые решением сложной метафизической проблемы. Заслышав звук открывающейся двери, он резко выпрямился, едва не опрокинув телескоп, стоивший пятьсот фунтов.
Кристофер, конечно, знал, что невозможно заработать на антиквариате, не продавая время от времени подделки. О чем он еще не знал, так это о том, что фактически на меня уже работал человек, который их мастерил. Я ничего ему не говорил, не будучи уверен, как он отреагирует на подобное злостное мошенничество. Впрочем, он имел голову на плечах, и было только делом времени, когда он задастся вопросом, как я умудряюсь каждый месяц добывать подобные жемчужины.
– Здравствуй, Кристофер. Ну, что тут у нас происходит?
Вопрос не слишком определенный для моего сына. Несколько секунд он жевал губами, раздумывая над моими словами и прочими тайнами бытия. Кадык отчаянно ходил вверх и вниз. Наконец до него дошло.
– А да, утром я наконец-то продал те два кресла.
– Что, уж не те ли, ампирные? – Они были самой дорогой вещью в магазине и почти наверняка подлинной. – Розового дерева?
– Да.
– Черт возьми! И сколько ты за них взял в конце концов?
– Две тысячи пятьдесят.
– Отлично, сын. – День складывался удачно. Секунду я стоял, с удовольствием вдыхая запах мебельной политуры и бархоток «Брассо», который всегда напоминал мне мою молодость. – Просто отлично. Я там привез новую вещицу. Не желаешь помочь внести ее?
Мы втащили шедевр Клайва в магазин.
– Кажется, замечательная вещь, – сказал, отдуваясь, Кристофер, когда мы поставили комод на место. – Где ты его достал?
– На аукционе в Эссексе. Пришлось заплатить бешеные деньги, но, думаю, кое-что мы вернем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85