– Ты, как всегда, вовремя, – сказала Элен, стряхивая лоснящуюся яичницу со сковородки мне в тарелку. Она сунула сковородку под кран – прозрачное на солнце облако пара с шипением поднялось к потолку. – Не ходи на работу, наслаждайся заслуженным отдыхом. Это тонкое искусство.
Мы еще сидели за завтраком, когда появилась Фрэн, одетая для улицы: вызывающе обтрепанный джемпер и слишком короткие для такой юбочки чулки, открывавшие взору манящую полоску бедра. Сказав: «С добрым утром», она открыла холодильник и налила себе апельсинового соку.
– Уходишь, значит? – беззаботно сказал я.
– Ухожу.
– Напомни-ка мне: когда у тебя первый экзамен?
Элен бросила на меня предостерегающий взгляд.
– Через две недели. – Фрэн наклонилась и тронула губами мою щеку. – Не волнуйся. Все под контролем.
Ее тело коснулось моего плеча. Элен не спускала с меня глаз, боясь, как бы я не устроил очередной скандал.
– Вот как, все под контролем? Ладно, поверим на слово. Желаю приятно провести время.
Напряжение, повисшее было в воздухе, рассеялось.
– Спасибо. Ну пока! Мам, пока!
Поставив грязный стакан на кухонный стол, Фрэн, изящно покачиваясь, проследовала по коридору к входной двери. Элен вернулась к еде.
– Это все ради тебя, надеюсь, ты это понимаешь. Будь моя воля, я бы запер ее в комнате и убедился, что она занимается.
Это был дебютный гамбит в нашем обычном споре по поводу Фрэн, но Элен предпочла не поддаваться соблазну и сделала неожиданный ход.
– Знаешь, что я думаю? – сказала она, срезая жирок с бекона. – Я думаю, ты ее ревнуешь.
– Что, Фрэн? Я? Какой вздор!
– Такое у меня чувство.
Я хотел было сказать, что думаю о ее чувствах, но в этот момент зазвонил телефон.
– Это Росс, – с уверенностью в голосе сказала Элен, когда я встал из-за стола.
– Да неужели?
– Наверняка.
– Алло? О черт! Привет, Росс!
Элен принялась намазывать себе маслом гренку.
– Просто предчувствие, – бормотала она себе под нос. – Только и всего.
Росс, как оказалось, изнывал от скуки.
– Он едет к нам, – объяснил я, положив трубку, – будет надоедать, паршивец. Я всячески старался отговорить его, но… Эй! Эй! Ты меня слушаешь?
– Я просто задумалась, – отрешенно ответила Элен, – о той бедной девочке, которая утопилась в озере. Как, повтори, ее звали?
– Амелия. – Вчера вечером, когда Элен забралась в постель, я рассказал ей всю эту историю. – Амелия Миллбэнк, дочь Гилберта.
– Какой ужас! Чтобы собственный отец довел дочь до такого состояния! Как только я увидела те письма, так сразу же поняла: в этом есть что-то нездоровое. Просто предчувствие, кстати.
– Да, ты очень проницательна, но, думаю, на сей раз предчувствия тебя подвели. Скорей всего, он в этом не виноват, он не доводил ее до самоубийства. Вспомни, она убила себя после его смерти. Думаю, она сделала это от горя. Потому что любила его.
– Не болтай чепуху, Клод. Ни одна девушка не может полюбить такое чудовище.
– Не может? Я в этом не уверен. И скажу тебе кое-что еще. Я думаю, что это твое чудовище убили.
– Почему ты так считаешь?
– Последнее, о чем он написал Амелии, это что он уезжает, отправляется искать мемуары. Полагаю, он слишком близко подобрался к ним.
Я ждал, что Элен засмеется надо мной, но вместо этого она погрузилась в молчание.
– Что же тогда было в мемуарах такого, – наконец проговорила она, – что человека готовы убить, лишь бы сохранить это в тайне?
– Правда.
– Правда о чем?
– Я бы все отдал, чтобы самому это узнать. – С внезапно охватившим меня чувством безысходности я посмотрел на нее. – Хотя, конечно, сомневаюсь, что мне когда-нибудь это удастся. Даже если рукопись уцелела, шансов найти ее – один на миллион. Хотя, если мы ее найдем… если найдем…
– Наверно, самое лучшее будет оставить ее в покое. Наверно, и письма тоже. В конце концов, что ты выиграл, узнав историю бедной девочки?
– Я не могу оставить мемуары в покое и не искать их. – Я отвернулся к окну и вновь увидел светящийся отблеск зари, отражающийся от воды, юного изгнанника, склонившегося над столом и яростно пишущего.
– Больше ничего не осталось, чего стоило бы искать.
От безнадежности задачи я до конца дня пребывал в мрачном настроении. Как бы там ни было, я всегда с безразличием относился к выходным дням. Приехал Росс, как собирался, и помог готовить ланч. В противоположность моему, у него настроение было приподнятое – он закончил книгу и объявил себя гением. После ланча мы вышли в залитый солнцем сад, где, попивая пиммз, первый раз в этом году сыграли в крокет. Элен с Россом играли с азартом, Элен – потому что получала удовольствие от игры, Росс – потому что всегда должен был выигрывать. Я тоже принимал участие, благодушно подыгрывая одной стороне, а меж тем с тоскливым отчаянием думал о мемуарах, пытаясь представить себе толщину и плотность бумаги, цвет старинных чернил, первую фразу. Окончательная версия мемуаров, переданная Джону Мюррею, была написана на листах большого формата. Я гадал, сколько страниц удалось прихватить с собой Марии Апулья, хотя, в общем, это не имело большого значения: даже одна найденная страница стала бы фундаментальным открытием. Чем больше я думал о мемуарах, тем меньше мне верилось, что когда-нибудь я смогу взять в руки те бесценные страницы.
Элен играла со своей обычной неуклюжей грацией, расстраиваясь всякий раз, когда шар не попадал в ворота. Росс был безжалостен, а поскольку я мало внимания обращал на игру, победа ему была обеспечена. К тому же, независимо от того, прекрасный он был игрок или неважный, он просто зверел, когда начинал проигрывать.
Фрэн вернулась под вечер и сразу поднялась к себе, предположительно собираясь позаниматься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85