голова откинута назад, волевой подбородок высокомерно выставлен вперед, вид суровый и неприступный. Поэт и на порог бы не пустил глупца подобного Гилберту.
В ярости я схватил портрет, скомкал и швырнул в угол.
– Все это надувательство, – пробормотал я. – Кто-то издевается надо мной.
Я был в изнеможении, словно вспышка гнева отняла у меня все силы. Я покинул кабинет, отправился в спальню, разделся и заполз под одеяло, как рептилия в болото. Так я до вечера провалялся в полутьме, словно в подводном мире амфибий, толком не спя и не бодрствуя и размышляя о природе предательства.
Когда Фрэн вернулась домой, я еще валялся в постели, все так же блуждая мыслями в потемках. В затененной спальне, как в больничной палате, я лежал, слушая доносившиеся снизу звуки. По быстрым шагам и отрывистым звукам я убедился, что это не Элен. Она пошла на кухню и приготовила себе чай. Потом послышался знакомый скрип ступенек, щелкнула дверь ванной. Через минуту раздался приглушенный шум спускаемой воды. Фрэн прошла к себе в спальню.
В положенное время вернулась домой жена. Я слышал жизнерадостные перекликающиеся голоса ее и дочери. Ни та ни другая не знали, что я дома. Повторился звук спускаемой воды, и загудели трубы: Элен наполняла ванну.
Я осторожно вылез из постели и оделся. Я чувствовал приближающуюся бурю, которая расколет надвое наш домашний мир, поэтому хотел раз и навсегда уладить отношения с дочерью: сказать ей, что был с ней слишком строг, показать, что люблю ее без всяких оговорок и буду любить независимо от того, сдаст она или нет свои экзамены. Она была всем, что у меня осталось и чего я не должен был потерять.
Я прокрался мимо ванной комнаты, потому что Элен все еще злилась на меня, и я не хотел, чтобы она знала, что я дома. Дверь в комнату Фрэн в конце коридора была закрыта, я тихонько постучался. Ответа не последовало, и я постучал сильней. Секунду спустя я приоткрыл дверь и заглянул внутрь.
Дочь в расслабленно-небрежной позе стояла облокотясь о подоконник, на голове у нее были наушники. Первое, что, как всегда, поразило меня, это стройность ее тонкой фигурки. На ней были джинсы, все в прорехах, что, как я понял, было теперь модно. Второе, что поразило меня, это то, что она курила.
Сперва меня охватил праведный гнев, и в любой другой обычный день я бы не сдержался: я категорически запретил Фрэн курить, и она постоянно клялась, что не курит. Больше всего меня задело, что она лгала мне. Затем я вспомнил, зачем пришел, и решил, что это удобный повод, чтобы поговорить с ней. Мне представился шанс, сменив гнев на милость, показать, что я люблю ее, и вызвать ответную любовь.
Пока же проблема состояла в том, как привлечь ее внимание, потому что в наушниках она не слышала, как я вошел. Я кашлянул, но она никак не отреагировала. Все так же стояла, потряхивая светлыми волосами в такт музыке и попыхивая сигаретой. За окном было солнечно и тихо. Дымок тянулся струйкой от ее руки и облачком вылетал изо рта, плывя в воздухе, как фимиам.
Я, как дурак, постоял так несколько секунд, потом вошел в комнату, обогнул кровать, пробираясь среди разбросанного нижнего белья и журналов, и хлопнул Фрэн по плечу. Она аж подскочила от неожиданности.
– Господи Боже! – Она обернулась и стащила с головы наушники. – Ты меня до смерти напугал!
– Извини, Фрэн. Не знал, как иначе дать тебе знать, что я здесь.
Фрэн взглянула на сигарету, как убийца, вспомнивший, что в руке у него дымящийся револьвер. Рука ее судорожно дернулась, и сигарета исчезла.
– Так что тебе нужно?
– Что это было? – спросил я, принюхиваясь. – Что ты сейчас выбросила в окно?
– Сигарету.
Даже если б меня не насторожила оборонительная нотка в ее голосе, я бы и тогда все понял. Теперь я совершенно отчетливо чувствовал этот запах, сладковатый и мускусный, как от костра.
– Да, но с чем сигарета?
– С табаком, естественно. С чем еще?
– Не ври мне так нагло! – заорал я. – Я хочу слышать правду!
– Ладно-ладно, – сказала она, словно обращаясь к ребенку. – Это был не табак. Теперь доволен?
– Как ты смеешь говорить со мной таким тоном!
Схватив ее за плечи, я крутанул ее и толкнул на кровать. Она упала задом на спружинивший матрац, с неуверенной улыбкой удивленно глядя на меня.
– Это Роджер дал ее тебе, да? Клянусь, убью ублюдка!
– Роджер тут ни при чем…
– Заткнись, к чертовой матери!
Видя, как я разъярен, она замолчала, однако ей хватило смелости пробормотать:
– Господи! Ты же сам меня спросил.
Не обращая внимания на эту слабую попытку протеста, я в исступлении принялся орать на нее. Никогда в этом доме не будут нарушены законы, пока я в нем хозяин. Если я еще когда-нибудь застану ее курящей эту гадость, то без дальнейших разговоров устрою ей взбучку. Роджера она больше не увидит. И никаких гуляний вообще, пока не сдаст экзамены. Мать слишком долго потакала ей, и вот к чему это привело. Больше я этого терпеть не намерен, пусть не сомневается. Пора мне действовать сурово, пора восстановить добродетель и порядочность в семье, пока еще не слишком поздно.
Я продолжал кричать, но в душе понимал, что все это бесполезно, что так я лишь восстанавливаю ее против себя, но ничего не мог поделать с собой. Она открыла выход накопившейся во мне беспредельной ярости. Я стоял у ее кровати, обращаясь к ней со всей страстью какого-нибудь фанатичного оратора из Гайд-парка.
Фрэн с серьезным видом слушала мою речь. До этого момента ничто в ее поведении не говорило о том, что она едва сдерживается. Когда я наконец выдохся и замолчал, она мгновение мрачно смотрела на меня, а потом, не в силах больше делать серьезное лицо, залилась смехом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85