Я даже почувствовал себя не заслуживающим такой удачи.
Наконец, не в силах больше сдерживать себя, я принялся читать первую из оставшихся страниц. Как я и ожидал, она представляла собой описание обеда. Гилберт, который глумился над Альпами, который зевал и вздыхал, проезжая великие города Европы, не мог скрыть того, что на него произвел впечатление дом поэта. Его поразила крайняя грубость челяди, изумил экзотический зверинец – павлины, лошади, шимпанзе, которые свободно бродили по нижнему этажу, привели в ужас неряшливые внебрачные дети, ползавшие на бильярдном столе. Сам поэт ошеломил Гилберта. В конце концов, в те дни весь мир был ошеломлен Байроном. Он чуть ли не причислял его к сонму богов.
Чтение того письма было наиболее ярким моментом за все время моего пребывания в антикварном бизнесе. Я словно получил возможность совершить путешествие в Венецию девятнадцатого века и лично посетить Байрона в его доме. Читая то письмо, я понял, какие чувства всегда испытывал к поэту, особенно это касалось того периода его жизни: смесь жалости, антипатии и благоговейного трепета. Во всех изгнанниках по определению есть нечто тревожаще чуждое, нечто от великанов-людоедов. Изгнание, которое Байрон переносил с таким сказочным величием, возвышаясь над толками об инцесте и бесчестье, делало его самым грандиозным из великанов. Несомненно, этот одиноко живший в своем обветшалом палаццо денди, одаренный талантом, красотой и богатством, обладал каким-то таинственным очарованием. Хотя все это не могло окончательно развеять витавшую над ним тень порочного прошлого. Всю жизнь хозяин дома, исполин той эпохи, боролся со своим физическим изъяном, отделявшим его от остальных людей, – с вывихом своей хромой души.
После пространного описания дома и челяди Гилберт перешел к главному – обеду.
«Лорд Б. – (Гилберт, как вы можете заметить, уже чувствовал, что может позволить себе фамильярность) – в тот вечер пребывал в дурном настроении. Тем не менее он был весьма и весьма мил и любезен с нами, как истинный аристократ среди царившего в доме хаоса. Странно – он может держаться сколь угодно просто и при этом всегда остается Великим. Причиною его дурного настроения оказалась заурядная неаполитанка, с которою он три дня был в романтических отношениях. У меня имелась причина запомнить ее имя – Мария Апулья, – поскольку он издевался над ним весь вечер и говорил, что следовало бы ему быть умней и не связываться с женщиной, которую зовут столь отвратительно и вульгарно.
Однако спустя некоторое время Великий Поэт повеселел. Воздав щедрую дань кларету с содовой, – он пьет чудовищно, Амелия, совершенно как я, – он с загадочной улыбкой объяснил, что злился не только на себя, но и на своего друга. Этого джентльмена зовут Шелли, и он тоже Поэт, о котором мы однажды еще услышим. Б. описал его как самого большого красавца, которого когда-либо встречал. От его дурного настроения не осталось и следа, и мы прекрасно провели вечер, зачарованно слушая Великого Человека.
Когда мы отобедали, Байрон пожелал побеседовать со мной наедине».
Я словно сбросил лет двадцать – такой охватил меня энтузиазм. Не тратя времени на размышления, я бросился к двери, скатился по лестнице вниз, в магазин, и завопил:
– Вернон! Вернон!
Кэролайн подняла голову и уставилась на меня, как на сумасшедшего. Вернон, только что вошедший с улицы, подчеркнуто неспешно закончил вытирать ноги, прежде чем поднять лысую голову на мой крик. Так он выражал свое отношение к тому, что я месяц назад постелил красный ковер.
– Да? Слушаю вас.
– Поднимитесь наверх. Я нашел кое-что, что заинтересует вас.
Хотя я ни разу не приглашал его в свой кабинет наверху с тех пор, как стал владельцем магазина, Вернон ничуть не удивился.
– Прекрасно, мистер Вулдридж.
Мне показалось, что он намеренно медленно передвигается по магазину. Если он таким способом хотел досадить мне, ему это удалось: пока он брел до нижней площадки лестницы, я чуть ли не прыгал от нетерпения. Я уже распахнул, ожидая его, дверь, а он еще только одолел первый пролет, тихо заворчал и остановился на площадке.
– Ну, что такое?
– Боюсь, у меня артрит. Когда я стою или иду, еще терпимо, но подниматься по лестнице мне тяжело. Могу я попросить вас помочь мне, взять под руку?
Целую минуту мы одолевали с ним последние ступеньки, и на сей раз не приходилось сомневаться, что он не притворяется. Каждый раз, поднимая ногу, он морщился от боли, и я действительно слышал, как скрипят его больные колени. Когда мы подошли к открытой двери офиса, он остановился и перевел дух, одобрительно оглядывая заваленную книгами комнату.
– По крайней мере, хоть тут вы почти ничего не изменили. Надеюсь, вас не обидели мои слова, ведь мне всегда казалось, что магазин должен выглядеть именно так, как он выглядел раньше. Покупателям намного интересней, если…
– Давайте не будем сейчас об этом. – Я быстро вошел в комнату, нашел свободный стул и, наклонив, сбросил с него книжный хлам. – Входите и присаживайтесь, – сказал я, придвигая стул к столу.
Пока Вернон шел к стулу и садился, я открыл сейф и достал бутылку «Гленфиддиха» и стаканы. Вернулся к столу и щедро плеснул ему.
– Вьшейте. Вам это потребуется.
– Право, в это время дня я обычно не…
– Господи! Да просто выпейте, – сказал я, – и перестаньте чваниться.
Он мгновение смотрел на меня. Потом тихо кашлянул, словно в горле у него запершило.
– Пожалуй, я лучше пойду.
Я глубоко вздохнул.
– Ах, Вернон, Вернон, виноват. Не спешите уходить, пока я не покажу того, что я нашел, и вы поймете, почему я так возбужден.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85