– Тебе меня не обмануть, – сказал Бруно. – Я знаю, сколько стоят такие лодки. Обойдусь и без нее.
– Не обойдешься. Подумай, какая это будет радость для Паоло.
Последний довод заставил его на мгновение задуматься, прежде чем снова отказаться. Но лишь предложив, что катер останется в моей собственности, а он будет просто капитаном, чтобы возить меня, когда мне захочется выйти в море, я заставил его принять подарок.
Когда на другой день мы вывели его в залив, я был поражен. Катер был из тех, что с воем несутся на головокружительной скорости, взбрыкивая и взлетая на волнах. Все их видели, но невозможно и представить, каково это – мчаться на таком катере, пока сам не попробуешь. Приходится крепко держаться, чтобы тебя не выбросило назад, через мотор. Потом этот встречный ветер, рев, запах соли, прохладные брызги, постоянно обдающие вас. Когда он поворачивает, то поднимает завесу воды чуть ли не в двадцать футов высотой и заставляет душу уйти в пятки. Я окрестил его «Ариэль».
Катер изменил нашу жизнь. Паоло каждую свободную минуту проводил возле него, наводя глянец и проверяя управление. Мы с Бруно брали Паоло с собой всякий раз, когда удавалось отправиться понырять. За какой-то час мы с ревом долетали до Капри и становились объектом зависти отдыхающих на пляже. Даже Анна с радостью выходила спокойно покататься с нами в те редкие случаи, когда ей удавалось освободиться от домашних обязанностей. Она с напряженным видом сидела на пассажирском месте в своей широкополой соломенной шляпе, ни дать ни взять англичанка-гувернантка, которую катают на лодке по Серпентину. Постепенно она стала чувствовать себя свободней в моем присутствии и, как результат, теперь не церемонилась с мужем, делая ему замечания, если наша скорость превышала черепашью, предупреждая его о малейшей возможной опасности, и вообще не оставляла сомнений, кто верховодит в их семье.
А еще я постоянно приглашал коллег Бруно по гаражу отправиться с нами понырять, когда им захочется. Это все был народ молодой, горячий, которому нравилось производить впечатление на девушек, катаясь на «Ариэле». Они очень мне нравились. Это были занятные ребята, и они отвлекали меня от черных мыслей. Но все же мне с ними было не радостно, потому что я знал, что в сущности у Бруно больше общего с ними, чем со мной.
Какое-то время все казались счастливыми. Я получал удовольствие от катера, пикников, ныряния. Хорошо было оказаться вне дома, где я постоянно прислушивался, не раздастся ли звонок в ворота. Бруно, хотя и пытался это отрицать, наслаждался катером, а Паоло почти только о нем и говорил.
Когда однажды вечером он принес мне последний на тот день каппуччино, я ожидал, что он заведет неизменный разговор о катере. Когда мы поплывем в следующий раз? Не нужно ли ему сперва пойти и навести блеск на хромированные детали? Нельзя ли будет его приятелю соседу поехать с нами? Вместо этого он подал мне кофе, облокотился о перила балкона и уставился на темнеющий залив.
Отодвинув пишущую машинку, как тарелку с недоеденной едой, я секунду смотрел на него. Хотя уже темнело, было еще жарко, и у меня рубашка прилипла к спине в том месте, где я опирался на спинку стула. Сетки я успел опустить – в саду уже хозяйничали москиты, лягушки и ночные мотыльки. Скоро должны были появиться и летучие мыши.
– Что случилось, Паоло?
– Ничего, – тихим голосом ответил он, не глядя на меня. Но тут же быстро повернулся и присел к столу. Даже Каслриг почувствовал что-то неладное и посмотрел на него с задумчивым вниманием, словно пародируя мое выражение лица. Трелони проснулся и вылез из-под стола, пуская слюни на мои туфли.
– Не хочешь рассказать, что стряслось?
– Я уже сказал, ничего не стряслось! – неожиданно вспылил Паоло. – И вообще, кто вы такой, чтобы спрашивать? Мы вам ничего не должны только из-за того, что вы богатый, знайте.
– Я это знаю.
Какое-то время он сидел и, нахохлившись, смотрел на меня. Потом отвернулся и уставился на темные силуэты холмов на другой стороне залива.
– У мамы рак.
– Чепуха, – мгновенно сказал я. – Что это ты выдумал? Она еще слишком молода.
Но я тут же вспомнил, какой больной у Анны вид, каким напряженным и бледным было ее лицо под соломенной шляпой, когда она указывала мужу, как управлять катером.
– Это правда. Она была у врача. Папа вчера вечером сказал мне. Рак груди. Он говорит, это может быть очень серьезно.
– Не обязательно, – неуверенно успокоил я. – Знаешь, большинство женщин выздоравливает. Это факт.
Паоло повернулся ко мне и мрачно улыбнулся, стараясь казаться взрослым. Каслриг, проявив больше чуткости, чем я, соскочил со стола и погладил мальчика по колену с неожиданной для шимпанзе добротой, глядя на него с комичным выражением сочувствия и печали. Паоло рассмеялся и потрепал его по голове. Потом расплакался.
Я сидел и ждал, когда он успокоится, чувствуя растерянность, как это всегда бывало, когда плакала Элен. Наконец Паоло шмыгнул носом и спросил:
– Ты ненавидишь свою мать, Клауд?
Я улыбнулся.
– Моя мать давно умерла, Паоло. Но, помнится, иногда бывало, что я ненавидел ее, да.
– Иногда я ненавижу свою мать, но я не хочу, чтобы она умирала.
– Она не умрет. Мы с Бруно что-нибудь придумаем, обещаю тебе. Незачем беспокоиться. – Он продолжал молча смотреть на меня. – Ты мне не веришь?
– Верю. – Паоло вытер нос и глаза. – Наверно, верю.
– Хорошо. Выше голову! – Я запустил руку в карман джемпера, висевшего на спинке стула, и достал носовой платок. Протянул его Паоло, и он шумно высморкался. Одновременно далеко внизу, словно передразнивая его, мрачно прогудел огромный паром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85