Он смотрит на меня в упор и забирает лишнюю пулю.
– Ну, ладно. Только уведи его подальше от поезда.
– Шутить изволите. Он же не может ходить.
– Но ведь не здесь же. Там рядом с вагоном другие лошади.
Теперь моя очередь смотреть на него в упор.
– Вот дерьмо! – говорит наконец он, прислоняясь к стене и барабаня пальцами по доскам. – Ну, хорошо. Пусть.
Он подходит к двери.
– Отис! Джо! Уведите отсюда лошадей. И подальше, хотя бы до второй части состава.
Из вагона раздается бурчание.
– Да знаю я, – говорит Август. – Но им придется там подождать. Да знаю, знаю. Я поговорю с Элом и скажу, что у нас… некоторые затруднения.
Он вновь поворачивается ко мне:
– Пойду поищу Эла.
– Поищите лучше Марлену.
– Но ведь ты же сказал, что она знает.
– Знает. Но мне не хотелось бы, чтобы она была одна, когда услышит выстрел. А вам?
Август смотрит на меня долгим и тяжелым взглядом, а потом спускается по сходням, топая с такой силой, что доски подпрыгивают под тяжестью его шагов.
Я выжидаю не меньше четверти часа, чтобы Август успел найти Дядюшку Эла и Марлену, а рабочие увели лошадей подальше.
Наконец я беру ружье, заряжаю и взвожу курок. Серебряный лежит, вжавшись мордой в самый конец стойла, уши у него подергиваются. Наклонившись, я провожу пальцами по его шее. А потом, приставив дуло к шее под левым ухом, жму на курок.
Звук выстрела оглушает меня, приклад бьет в плечо. Лошадь последний раз дергается всем телом и замирает. Издалека до меня доносится слабое безнадежное ржание.
Когда я выбираюсь из вагона, у меня звенит в ушах, но даже несмотря на этот звон мне кажется, что вокруг стоит жуткая тишина. У вагона толпятся люди. Они стоят неподвижно, с вытянувшимися лицами. Один из них снимает шляпу и прижимает к груди.
Я отхожу от поезда на несколько десятков ярдов, взбираюсь на заросший травой вал и принимаюсь растирать плечо.
Отис, Пит и Граф заходят в вагон и возвращаются, волоча безжизненное тело Серебряного за веревку, привязанную к задним ногам. Его огромный белоснежный живот с черными крапинками гениталий кажется очень уязвимым, а голова мотается в такт рывкам.
Около часа я сижу, тупо уставившись на траву под ногами. Сорвав несколько травинок, ковыряюсь ими под ногтями и размышляю, почему, черт возьми, они его так долго утаскивают.
Вскоре ко мне подходит Август. Взглянув на меня, он наклоняется и забирает ружье. А я ведь даже не помнил, что взял его с собой.
– Пойдем, дружище, – говорит он. – Ты же не хочешь здесь остаться.
– Пожалуй, хочу.
– Забудь, что я тебе говорил. Я был у Эла, с поезда никого не сбросят. Все нормально.
Я продолжаю угрюмо смотреть себе под ноги. Через некоторое время Август присаживается рядом:
– С тобой точно все в порядке?
– А как Марлена? – спрашиваю я.
Внимательно на меня посмотрев, Август достает из кармана рубашки пачку «Кэмела» и предлагает мне закурить.
– Нет, спасибо, – отвечаю я.
– Это первая лошадь, которую ты пристрелил? – спрашивает он, вытаскивая сигарету из пачки зубами.
– Нет. Но отсюда не следует, что мне это нравится.
– Это часть профессии ветеринара, малыш.
– Каковым я, по сути, не являюсь.
– Ну, не пришел на экзамен. Тоже мне беда.
– Представьте себе, да.
– Да нет же! Ну, еще одна бумажка, даром никому не нужная. Ты теперь в цирке. А здесь свои законы.
– То есть?
Он машет рукой в сторону поезда.
– Скажи, ты правда считаешь, что это самый великолепный цирк на земле?
Я не отвечаю.
– Ну же? – торопит он, прислоняясь ко мне плечом.
– Не знаю.
– Нет, нет и нет. Хорошо, если это пятидесятый по счету из самых великолепных цирков на земле. У нас не больше трети мощностей Ринглингов. Ты уже знаешь, что Марлена – отнюдь не королева румынская. А Люсинда? Думаешь, в ней на самом деле восемьсот восемьдесят пять фунтов веса? Ничего подобного – сотни четыре, не больше. И неужели ты веришь, что татуировки Фрэнку Отго сделали голодные людоеды на Борнео? Да нет же, черт возьми! Он состоял в Передовом отряде, развозил шесты и девять лет делал себе эти наколки. А знаешь, что вытворил Дядюшка Эл, когда у нас сдох бегемот? Заменил воду на формалин и показывал зверюгу дальше. Так что мы две недели катались с маринованным бегемотом. Все это одна большая иллюзия, Якоб, и здесь нет ничего плохого. А чего еще, по-твоему, люди от нас хотят? Вот ровно этого и хотят, чтоб ты знал.
Он встает и протягивает мне руку. Помедлив, я берусь за нее, и он помогает мне встать.
Мы шагаем к поезду.
– Черт возьми, Август! – говорю я. – Чуть не забыл. Кошки не кормлены. Нам пришлось выбросить их мясо.
– Все в порядке, малыш, – отвечает он. – О них уже позаботились.
– Что значит позаботились? Я останавливаюсь на полпути.
– Август! О чем это вы? Как так позаботились?
Но Август шагает вперед, не оглядываясь, а на плече у него болтается ружье.
ГЛАВА 8
– Эй, мистер Янковский, проснитесь! Вам снится что-то странное.
Я широко открываю глаза. Где это я?
Вот черт.
– Ничего мне не снилось, – возражаю я.
– Но ведь вы говорили во сне, тут уж не поспоришь, – отвечает сиделка. Снова эта милая негритяночка. И почему я вечно забываю, как ее зовут? – Что-то о голодных кошках – как, мол, можно кормить их серебром? Бросьте уже беспокоиться об этих кошках, их наверняка накормили, пусть даже после того как вы проснулись. А с чего вдруг на вас надели эту штуку? – недоумевает она, расстегивая липучки на наручниках, скрепляющих мои запястья.
– Вы ведь не пытались сбежать отсюда, верно?
– Нет. Но я осмелился выразить свое недовольство той размазней, которой нас здесь потчуют, – я отвожу взгляд. – Ну, а потом моя тарелка вроде как соскользнула со стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100