Яркое солнце отражается в заливе, прямо как на дешевой открытке. Папочка ставит диск в проигрыватель. «Нирвана». Этот диск я подарила ему пару месяцев назад, решив, что он слушает слишком много Шопена.
– На въезде движение поменьше. – Он меняет ряд, стараясь пробиться вперед, сигналит, когда кто-то пытается его подрезать.
– Боже, папочка…
– Ненавижу терять время.
Чтобы отвлечь его, я спрашиваю о медицинском семинаре, с которого он только что вернулся.
– Я тебе рассказывал о новых лазерах? Я качаю головой, вгрызаясь в трюфель.
– Эта модель режет чисто, как кухонный нож филе-миньон, принцесса. Неплохо бы обзавестись таким, чтоб готовить стейки.
– Да, ты говорил.
– И вакуум! О, если бы ты могла только видеть, как они откачивают желе и запаковывают его в бочонки… Этот их английский юмор… Знаешь, еще не поздно. Ты можешь поступить в медицинский, если когда-нибудь захочешь избавиться от этой грязи. Я могу помочь тебе поступить в УКСФ.
– Мне нравится моя работа. Это именно то, чем я хотела заниматься всю жизнь.
– Мы могли бы практиковать вместе. Ты же знаешь, у тебя талант к скальпелю.
– У меня талант и к карандашу, папочка. Я не понимаю почему, черт возьми, они не хотят дать мне шанс. Тираж – не только моя забота.
Но мне не нужно решение проблемы – на самом деле я просто хочу, чтобы он меня выслушал. Мы слишком часто разговариваем так, словно я – не более чем образец для его творений, и представляю ценность лишь как обладательница лица, которое он тиражирует во множестве копий.
Мы останавливаемся на ланч в «Джинз Дели», где сэндвичи заворачивают в грубую промасленную бумагу. Опилки, которыми покрыт пол, набиваются мне в сандалии, пристают к ногам, раздражают. Во рту вкус всех сигарет, которые я нечаянно выкурила с Эмили вчера вечером. Ее сигарет. Если их не покупаешь сам, никогда не втянешься.
Приходится отстоять очередь. Я говорю папочке, что хочу тунца на зерновом хлебе и «Калистогу», а потом иду в туалет. Писать я не хочу – я просто стою перед зеркалом, подкрашиваю губы.
Все представляется в более жизнерадостном свете, когда я сажусь за столик в патио напротив папочки. Он уже развернул мой сэндвич и открыл бутылку минералки.
Папочка ест ростбиф на пшеничном хлебе, с кровью, как он любит. За последние годы волосы у него совсем поседели, сверкают на солнце серебром. Многие находят, что папочка похож на сенатора, а некоторые предполагают, что он должен работать в правительстве, и мне это льстит. У него узкое аристократическое лицо и глубоко посаженные глаза. А сейчас еще и майонез на подбородке.
Я смеюсь над ним, вытирая майонез салфеткой.
– Ты становишься похожим на одного из этих опасных асоциальных типов, бродящих по окрестностям с лицами, разукрашенными любимыми приправами.
– Ты считаешь, что я старею. – Он вздыхает, и я перестаю смеяться.
– Ты очень красивый, папочка. – Я провожу указательным пальцем по его носу, чтобы убедить нас обоих. – Самый красивый мужчина из всех, кого я знаю.
Потом мы бродим по антикварным магазинам, попадается в основном всякая дрянь, побрякушки и часы – хотя «Ролекс» с выпуклым стеклом, который я примеряю, недурен.
Когда папочка находит меня, я склонилась над пыльной витриной с украшениями; он целует меня в шею и велит закрыть глаза.
– Считай до трех, принцесса.
Я открываю глаза и вижу перед собой допотопные деревянные лыжи.
– Что ты собираешься с ними делать? – спрашиваю я. Мой отец собирает все, связанное с лыжами. В основном хлам, к тому же – не сочетающийся друг с другом. К счастью, все это добро хранится в шкафах.
– Разве они не прекрасны?
– Ну, наверное.
– Мы можем снова поехать покататься. Ты еще не передумала?
– Я говорила тебе, что завязала с лыжами.
– Мы могли бы повеселиться вместе.
– Папочка, это было бы здорово, спасибо, но у меня нет времени.
– Мы так редко видимся.
– Но сегодня-то мы вместе. – Я чувствую себя шестилетней девочкой. – И в любом случае ты теперь почти все время проводишь с Мэдисон.
– Пойдем, тут есть еще магазинчики, а уже пятый час.
– Ты не возьмешь эти лыжи? Хотя, я подозреваю, что Мэдисон предпочитает украшения. Она обожает носить на работу твое старое обручальное кольцо.
Оскорбление, за которое я бы ее уволила, не будь она не столь полезна.
– Это ничего не значит. – Он притворяется, что ему все равно, делает вид, что не замечает моих слез и не обнимает меня, когда я придвигаюсь поближе.
Мы с папочкой катались на лыжах всю зиму, когда я училась в школе, а он был не женат и ни с кем не встречался. Чтобы избежать пробок в Тахо, я прогуливала дневные уроки в пятницу, а он встречал меня у школы. Он заботился обо всем. Покупал мне в дорогу диетическую колу. По дороге, в машине, я делала домашнюю работу.
Мы с ним соревновались на склонах. Его учил кататься мой дедушка, еще в те времена, когда горные лыжи не вошли в моду, а подъемники были редкостью и перед спуском сперва приходилось карабкаться в гору. Он – типичный лыжник Восточного побережья, сноб, он уверял, что мне все легко дается.
Но я была моложе и в хорошей форме, даже несмотря на свое отвращение к спорту. Я не отставала от него – даже на самых сложных трассах. Когда папочка съезжал с горы, его ноги всегда были сомкнуты, он никогда не падал. Когда я спотыкалась, он злился и заставлял меня саму искать мои лыжи и палки. Так я стала хорошей лыжницей. Так я обрела уверенность в себе.
Обедали мы поздно и никогда не уходили с горы до закрытия подъемников, потому что ни папочка, ни я не желали первыми признаться в усталости.
– Ты голодна?
– Пока нет.
– Я тоже.
Мы отправлялись перекусить, только когда я начинала падать слишком часто, и папочка настаивал, чтобы мы сделали перерыв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65