– Анастасия в этой работе рискнула всем, – сказал я. – Больше ставить нечего. Только осторожность, а ей нет места в мире, который она создала. Вступай в игру, Фредди. У тебя может не оказаться другого шанса.
Слушая себя теперь, я понимаю, как высокопарно звучали эти слова. Но ни я, ни он не знали тогда, что произойдет. Я сказал Фредди, что надо публиковать роман. Фредди опубликовал. Маленькая ставка жизни Анастасии на Саймона обрела национальный масштаб и за считанные дни – немалый интерес за границей.
Дела со свадьбой обстояли совсем иначе. Никто не слушал Стэси, а Саймон обсуждал все только с Жанель. Скатерти. Церемонию. Торт. Можно подумать, Анастасия совершила преступление, спросив будущего мужа, выбрал ли он подходящий бокал для битья.
– Никакого бокала, Анастасия, я тебе же сказал. Это не еврейская свадьба. Ты не еврейка.
– А если я поменяю веру?
– Что? Ты общалась с этими чертовыми хасидами?
– Хасидим.
– Хм?
– Это слово из иврита, – ответила она, помня свои последние тайные исследования, замену часам, посвящаемым прежде чтению. – Значит, множественное число будет «хасидим».
– Иди ты к черту, я знаю правила моей религии, Анастасия.
– Ты их не соблюдаешь.
– Я атеист. Я уже говорил. С какой стати мне зажигать свечи для бога, которого даже не существует? Все равно что оставить дверь нараспашку для Дружелюбного Привидения Каспера.
– В Песах тебе положено оставить дверь нараспашку для пророка Илии.
– На еврейскую Пасху. Не в Песах. Только религиозные фанатики называют этот праздник Песах, будто их мертвый язык заговорит через два тысячелетия прогресса.
– Иврит не мертв, Саймон.
– Прямо вылитая израильтянка.
– Может, нам стоит поехать в Израиль. На медовый месяц.
– Мы едем в Италию. Как планировали и как забронировало для нас турагентство. Увидишь Ватикан.
– Они пустят меня, если я стану еврейкой?
– Ты не можешь стать еврейкой, Анастасия, не можешь.
– Могу совершенно точно.
– Я не хочу жену-еврейку.
– Ты не женишься на мне, если я сменю веру?
– Я не женюсь на фанатичке, какой бы веры она ни была, а сионисты – самые жуткие фанатики.
– Но если бы я сделала это, чтобы стать тебе ближе…
– Тогда лучше стань убежденной атеисткой.
– Я не могу. Это абсолютно ясно.
– Атеизм делает все совершенно ясным. Это в нем лучшее. Он как глоток граппы.
– Я предпочитаю херес.
– Евреи не пьют херес.
– Почему?
– Они вообще не пьют. Им нельзя. Иначе позабудут, что рога надо держать покрытыми.
– Ты антисемит.
– Это вряд ли. Я…
– Атеист. Нельзя быть и тем и другим, Саймон.
– Этнически я еврей.
– И я тоже хочу быть еврейкой. Чтобы быть ближе. Я много читала.
– Ты не понимаешь.
– Не понимаю, что шикса – самая желанная этническая принадлежность для еврея? Что каждый еврейский мальчик хочет постичь тайны приходской школы, а те, кому это не удается в детстве, всю жизнь пытаются наверстать упущенное, отказываясь взрослеть? Что еврейка – проклятие для еврея, потому что его мать-еврейка держала под каблуком еврея-отца, как до нее – его бабка-еврейка? Что, если еврейка – это судьба, я – всего лишь муза? Ты предпочитаешь звать меня Анастасией. К имени даже день ангела прилагается. Я все это понимаю, Саймон Шмальц. Но тебя я понять не способна.
– Значит, приняв эту религию, – сможешь?
– Возможно. У меня есть вера.
– При этом ты не веришь ни во что. Ты ведешь себя так, будто смена религии – косметическая процедура.
– Думаешь, решиться выйти за кого-нибудь замуж так же просто?
– По сравнению с Жанель ты делаешь свадьбу сложнее влияния корпораций.
– Только чтобы ты был счастлив. Ты и четыре сотни твоих лучших клиентов.
– И твои родители.
– Хочешь, сбежим?
– Мы не можем.
– До Невады пять часов. Там людей женят даже без предварительной записи.
– Ты бы так не сделала.
– Сделала.
– А твои родители?
– Родители моего отца так и поступили.
– Какой кошмар.
– Кошмар, потому они были белой швалью? Я такая же, Саймон.
– Нет, Анастасия. Ты – нет. Ты моя будущая жена.
Так что она взяла и перешла в другую веру. А чем еще ей было заняться? Она нашла раввина, чтобы он сделал ее еврейкой. Столько безделья. Всего за пару месяцев она практически овладела священным писанием. У нее была преданность ученого. Плюс это детское усердие. Но оставалась одна загвоздка.
– Ты хочешь стать еврейкой, не сказав будущему мужу? – спросил ее раввин.
– Он не одобрит.
– Тогда зачем тебе?
– Хочу его понять.
– Любишь его?
Она кивнула.
– Тогда ты его понимаешь.
– Недостаточно.
– Хочешь быть им.
Она снова кивнула.
– Ты понимаешь себя?
– Это другое. Я не люблю себя.
Такое раввин вполне допускал. Возможно, принял это за покорность. За глубинную благопристойность. Небольшая частная церемония – и она поменяла веру.
Конечно, Саймон ни о чем не догадывался. Правоверная Анастасия вернулась домой, и он поцеловал ее как шиксу. Она играла свою роль. Не канючила. Но разве Анастасия не видела, что все ее усилия притянуть его к себе и стать к нему ближе, решительно все, от принятия имени Анастасия до авторства «Как пали сильные», от высветленных прядей в волосах до обращения души в иную веру, лишь увеличивали расстояние между ними? Разве не понимала она, что жила математическим пределом: чем ближе она к Саймону, тем больше вероятность, что они никогда не встретятся.
V
Но не только близость. У нее был роман. Ее роман. Ее роман до сих пор не опубликован. Процесс оставался под контролем. Под контролем Саймона.
Я не осознавал, как далеко все зашло, пока он не взял меня консультантом на фотосъемку автора. Натурная съемка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103