Другими словами, он, мне кажется, нравился ей, потому что напоминал наши отношения.
В тот вечер она вернулась домой рано; рулет был еще теплым, как она любила, поэтому в те дни, когда я покупал нам свежий, она покидала свой отдел новостей в шесть. Упаковку готовой брюссельской капусты я ей тоже купил, хотя бы как напоминание мне об Анастасии и времени, проведенном с ней.
– Сегодня утром я видела Стэси, – сказала Мишель у меня за спиной, пока я резал рулет. – Я провела с ней день, – преувеличила она. – Думаю, я ей на самом деле нужна.
– Они живут в старой квартире Саймона?
– Наверное. Я раньше там никогда не была.
– Даже в ту ночь, когда дожидалась Саймона у него на диване?
– Я что, тебе уже рассказывала? Совсем забыла. – Она беспомощно улыбнулась. – А ты там бывал?
– Нет.
– Так забавно. Весь дом полностью в его стиле, кроме кабинета. Там Стэси и проводит все свое время, будто квартирантка.
– И у нее другой стиль? – спросил я, передавая ей тарелку с рулетом и капустой.
– Другой? У нее вообще нет стиля. Странные книги и прочий хлам на полу, не проберешься, и одевается, как беженка. – Она отнесла свой рулет в гостиную вместе с бутылкой домашнего пива. – По-моему, с ней что-то не то, Джона-тон. Серьезно.
Я прошел за ней со своей едой. Мы всегда ели в гостиной, когда ели вместе; впрочем, там же мы ели, когда ели отдельно. В отличие от столовой, где был стол, в гостиной у нас были только собственные колени, но зато там стоял телевизор, и Мишель предпочитала есть перед ним, даже когда он был выключен, сидя в кресле напротив того, куда обычно сажала меня Сколько я ее помню, она всегда отказывалась даже думать о перемещении телевизора в столовую или стола в гостиную – ей не хотелось, чтобы кто-нибудь вдруг решил, будто нам с ней не о чем говорить. У ее родителей телевизор стоял в столовой. И она не собиралась повторять эту ошибку.
– Думаешь, Анастасия несчастлива замужем? – спросил я, стараясь, чтобы это звучало с любопытством, а не с надеждой, а главное, стараясь не выдать собственных подозрений, что дела у Анастасии хуже, чем вообще можно предположить. – Мне казалось, она боготворит Саймона.
– Видел бы ты ее сегодня, ты бы понял. Потерянная, как ребенок.
– Она всегда так выглядела, ты сама говорила. Когда еще училась и таскала твои старые шмотки.
– Ты помнишь лучше меня. Я и не думала, что ты на это обращал столько внимания. – Она подняла взгляд от тарелки и с подозрением в меня вгляделась. – Брюссельскую капусту ты тоже ешь?
– Немножко. – Я уже зачем-то проглотил несколько штук, словно это мой долг перед Стэси. – Расскажи мне, что, по-твоему, с ней не так? Она и впрямь похожа на самоубийцу, как говорят? Она останется с Саймоном?
– Она курит. Сегодня она начала пить с полудня, а может, и раньше. По-моему, она не работает. На самом деле я вообще сомневаюсь, что она хотя бы начала новый роман. Она в напряжении, особенно с тех пор, как стало известно, что через две недели объявят, кому достанется Американская книжная премия.
– Ее волнует победа?
– Должна, по идее. Среди номинантов – Барни Оксбау, Дик Козуэй… Нора Уорблер Барликорн… хотя, конечно, никто не принимает ее всерьез.
– То есть, по-твоему, Анастасии не все равно?
– У нее нет выбора. Ей никак не может быть все равно.
– Не каждый писатель побеждает.
– Она – медийный феномен, который произведет взрыв в научных кругах. Ты не хуже меня знаешь – чтобы стать частью литературной традиции, ей нужна респектабельность, которую может дать только нужная премия – или смерть в нужный момент.
– Разве они не равноценны?
– Ты ехидничаешь только потому, что сам даже не номинировался, пока писал.
– Думаю, самое страшное – если она выиграет. Может, Саймону и удастся уберечь ее от славы, но нельзя защитить человека от ответственности за успех.
– Чем и объясняется твое безделье день-деньской.
– Возможно, – пожал плечами я.
– Извини. Я не это имела в виду. – Она приторно мне улыбнулась. – Но, милый, ты вообще ничем не занимаешься, и это меня беспокоит.
– А чем я, по-твоему, должен заниматься?
– Ты – и это было бы невероятное одолжение – мог бы заглянуть к Стэси, например, завтра? Ты ей нравишься, она часто тебя вспоминает. Думаю, ты каким-то образом ее успокаиваешь. А я не могу оставить отдел, только не в четверг. Если бы ты просто мог меня заменить, посидеть там полчаса и поговорить с ней – скажем, чтобы забрать книгу или платок, который я забыла.
– Твой платок на тебе. – Вообще-то она все еще была в костюме, в котором ходила на работу, с такими пухлыми подплечниками, что он напоминал кресло, в котором она сейчас откинулась с пустой тарелкой на животе.
– Это не важно, Джонатон. – Она сняла платок и сложила, чтобы убрать. У нее их был целый ящик, стопки всплесков красного, зеленого и оранжевого, но ни одному не хватало дерзости неистовствовать над абсолютным отсутствием ложбинки между грудями. – Саймону, похоже, до нее нет дела, не считая, конечно, ее положения на рынке, и я не знаю, есть ли v нее вообще друзья. Кто-то должен следить, чтобы она заботилась о себе. Думаю, вы оба пойдете друг другу на пользу.
– Кики, возможно, сделает заказ на мое художественное произведение.
– Ты не художник, Джонатон. Ты писатель.
– Ты же поддержала мое шоу в «Пигмалионе». «Пожизненное предложение».
– Это был писательский проект.
– Посвятить остаток жизни своему первому предложению – это писательство? Представляю, как замечательно я повлияю на Анастасию.
– Во всяком случае, замечательнее, чем женщина наподобие Кики повлияет на тебя.
– Так вот в чем все дело?
– Да. Нет. Ты вообще думаешь о ком-нибудь, кроме себя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103