Хемингуэю не хватало лиризма. И, что еще важнее, ему не хватало воображения поменять пол, не говоря уже о времени и месте действия его романов. Он принимал мир, каким знал, – и свою личность в нем тоже. Анастасия, напротив, чтобы поведать свою повесть, из всей истории выбрала идеальную эпоху, а из всего человечества – идеального рассказчика. И тот факт, что она выбрала прошлое, дабы представить настоящее, и похитила мужское «я» у другого – исключительного по своей значимости – поколения, дабы недвусмысленно говорить от его лица, только повышает ценность ее работы. Что и позволило ей достичь невозможного – в наше время стать автором классического произведения.
Поделитесь с нами своим мнением, Тони. Как признанный исследователь Хемингуэя.
Я бы не назвал «Как пали сильные»… подражанием. Роман для этого слишком хорош.
Выходит, вы согласны с Сильвией?
Я не очень хорошо знаком с ее постфеминистским направлением, Глория. Я уверен, она права, но не мне об этом судить. Я занимаюсь американской литературой начала двадцатого века и просто скажу, что могу себе представить, как Хемингуэю хотелось бы записать «Как пали сильные» на свой счет.
Глория Грин продожала в том же духе, пока все гости не расселись для банкета. Слева от Анастасии был Саймон, справа – Фредди, а передней – салат из рукколы с глазированными грецкими орехами и ломтиками груши. Глория описала все меню, успев кратко допросить шеф-повара до того, как ее вышвырнули с кухни. У официантов тоже не нашлось комментариев, а болтливый гардеробщик рассказывал сплетни лишь о покойных, так что после затянувшейся рекламной паузы телеканал продолжил трансляцию старыми репортажами о номинантах. Так, по крайней мере, представляла это Глория: конечно, на телевидении не было никаких материалов – ни старых, ни новых – о детских писателях, а у поэтов, судя по всему, и телевизоров-то не было. Писатели-документалисты в большинстве своем зарабатывали на жизнь, выступая с комментариями на конкурирующих телеканалах, поэтому их тоже нельзя было показать. Таким образом, оставались только беллетристы – что означало показ вручения Барни Оксбау Нобелевской премии где-то в семидесятых и кадров из того же десятилетия с Рексом Посталом, на которых он самому себе наносит поражение, появляясь в пьяном виде во время предвыборной борьбы за пост мэра Нью-Йорка. О Дике Козуэе удалось найти лишь нестареющий пятисекундный клип, снятый у него в саду, когда он косил лужайку, а что касалось единственной, не считая Стэси, номинантки младше шестидесяти – Норы Уорблер Барликорн, то откопать смогли только ее фотографии с суперобложек семидесяти трех одинаковых романов, иллюстрирующие последовательную смену примерно такого же количества неудачных причесок.
Но была еще Анастасия Лоуренс. Тут материала нашлось бы достаточно, чтобы заполнить эфир на все обозримое будущее, поэтому телеканал, естественно, обратился к самым выдающимся взлетам – а точнее сказать, глубинам – жизни Стэси после ее предполагаемого превращения в писателя. Вот она путешествует по Риму, повсюду привлекая всеобщее внимание, мерцая в мареве вспышек папарацци. Тогда она цеплялась за Саймона. Цеплялась за рукав его пиджака или карман брюк и смотрела, как Саймон отмахивается от их прошлой жизни, объясняет сложившиеся обстоятельства потомкам. Затем показали, как Стэси бежит в Ватикан, преследуемая собственным мужем и стаей репортеров, и Саймон отличается только тем, что не может угнаться за всей шайкой. Она все равно отрывается от них, теряется в толпе. Тогда ей это удается в последний раз. Потом – американская хроника, бесчинства в Нью-Йорке, вызванные спорами о ее прозе, уличные демонстрации протеста на Юге, митинги в аэропортах на Западе, повсеместная толчея там, где она якобы должна появиться, и съемки разнообразных неопознанных женщин, напоминавших ее фигурой, в городах, которые она видела разве что по телевизору. Потом фото Анастасии: она возвращается на Восток. Прошлый вечер. Час назад. Прямо сейчас.
В этот самый момент сцену покидал победитель Американской книжной премии в номинации «документальная литература». Уже наградили поэзию и детскую литературу, хотя Глория Грин и не смогла сказать, кто же стал победителем. Этим вечером всех – за исключением разве что номинантов других категорий – волновала только художественная литература, и едва подали десерт, председатель комитета премии поднялся, чтобы выступить с речью. Глубокие рубцы возраста избороздили его кожу и искалечили походку. Он чуть было не рухнул. С усилием добрался до места. Обнаружил свои заметки и обрел дар речи. Заговорил.
В этом году к Американской книжной премии проявлен чрезвычайный интерес, какого я не припомню за все шестьдесят три года, что участвую в этой организации, причем двадцать семь из них – как ее рулевой. Это вселяет в старика гордость, но с моей стороны было бы нечестно на этом остановиться. У Американской книжной премии цели иные, нежели у «Оскаров» и «Эмми». Мы здесь не для того, чтобы состязаться в популярности. Да, настоятельно потребно, чтобы чтение обладало такой же массовой привлекательностью, как кино или телевидение, однако важнейшая наша обязанность – оберегать литературу, выходящую за рамки списка бестселлеров.
Сегодня ведется телетрансляция нашей церемонии – вследствие необычайной популярности, которой в данный момент пользуется один из наших авторов. К нам приковано пристальное внимание журналистов. Нам следует воспользоваться этой неожиданной публичностью, чтобы расставить точки над «i»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103