– Гениально! – восхитился шеф. – Запиши, а то забудешь.
– Уже.
– Молодец. И не умничай. Слушай сюда. В пятницу в Лондоне проходит очередной аукцион Sotheby's. Слышала про такой?
Мой взгляд, исполненный ядовитого презрения, редактор предпочел не заметить.
– Поедешь от газеты. Напишешь репортаж в номер. И уже в воскресенье вечером тебя ждут на первом канале в программе «Главное за неделю», где ты, как очевидец, расскажешь об этих торгах и призовешь олигархов возвращать утраченные шедевры на родину.
– Меня? На первом канале? – я обалдела.
– Тебя-тебя, – радостно заводил носом шеф. – Более того, в этой программе, ну, я договорился с Костиком, вводят постоянную рубрику «Вкус лимона», понятен смысл, да?
– Нет. – Мой рот наполнился жестокой слюной, словно я уже куснула этого самого лимона, аж зубы оскоминой свело.
– Даша! – Шеф даже притопнул ногой с досады от моей тупости. Видно, название рубрики было исключительно его изобретением. – «Вкус лимона» – это о миллионерах. Ну, то есть какие эти лимоны, ими заработанные, на вкус. Кислые или не очень. И именно ты, как самый крупный специалист по олигархической тусе, будешь вести эту рубрику. С присущей тебе язвительностью и обличительным пафосом. Ну как? – Он выглядел победителем.
– И уже прямо в это воскресенье – первый эфир?
Честно говоря, я вдруг струсила.
– Запись, Даша, запись! – Он подергал себя за кончик носа. Кончик покраснел.
– Вы же сказали «прямой эфир».
– Правильно. Для зрителей, когда увидят, это и будет прямой эфир, ты что, маленькая? Не знаешь, как эти прямые эфиры делаются? За один раз десять программ запишут, потом год показывать будут. Так что шмотки с собой возьми, чтобы было во что переодеться.
– А моя роль? Что я там буду изображать?
– Фейсом торговать! Тебя представят как супержурналиста. – Я кивнула, соглашаясь: чего с правдой спорить? – Покажут какой-нибудь репортаж из жизни наших бизнес-звезд, а ты прокомментируешь. Ну, типа: когда я была Куршевеле… Или: во время моего последнего визита в Монако.
– А. – На душе у меня сразу стало легко и празднично. Об этих своих поездках я могла рассказывать бесконечно! – А причем тут Sotheby's?
– Здрасьте! – Шеф поглядел на меня предельно разочарованно. – Оператор тебя снимет на фоне Лондона, потом входящей на аукцион.
– Потом я, типа, торгуюсь за какой-нибудь шедевр. – Я отлично поняла мысль шефа, и его предложение нравилось мне все больше и больше!
– Боже! С кем приходится работать! – картинно воздел мослатые длани к потолку шеф. – И из этой фифы я как последний Пигмалион лобзиком стругаю Галатею! Торговаться она собралась! На Sotheby's.
– А что такого? – пошла в наступление я. – Мы с Юлькой во всех бутиках в Куршевеле торговались. И успешно, между прочим! А в Монако, когда я бальное платье напрокат брала.
– Молчи, грусть! – Редактор подпустил в свои похмельно-сизые глаза густого туману. – Мы и так заплатили за твою аккредитацию пятьсот баксов. На тебя уже и номерная карточка выписана. Иначе никто туда не пустит! Но если ты торговаться начнешь – покупать придется! А на что? Ты же девушка с запросами! Войдешь в раж, застолбишь какого-нибудь Ван Гога лимонов за сто, а штраф мне платить?
– Какой штраф? Мало ли, я вдруг передумала? Вкусы, например, поменялись. Или цвет к мебели не подошел.
– О-о-о! – Шеф сморщился, будто теперь ему в рот запихали тот самый лимон. – Деревня! Это аукцион! Там нельзя передумывать! Сказала «а», выкладывай тридцать процентов от стоимости купленного лота наличманом. А остальные – в течение трех суток. Иначе – волчий билет на всю оставшуюся жизнь!
– И что? – повела плечом я. – Мне важно только один репортаж сделать. Я что, собираюсь всю жизнь по этим «Сотбис-Кристис» тусоваться?
– То есть тебя с позором выставят с торгов, а ты об этом расскажешь на первом канале. – Редактор, похоже, внезапно и сильно устал. – Хорош эксперт…
Я задумалась. Оно, конечно, скандальчик бы совсем не помешал. Это всегда работает на имидж. Но, с другой стороны, скандал скандалу рознь. Если меня под белы рученьки выдворит с аукциона британская полиция. За материальную несостоятельность. Как Мишу Прохорова из Куршевеля… Хотя того как раз за состоятельность поперли!
– Ладно, – согласно кивнула я. – Торговаться не стану.
– Дура! – завопил шеф. – Будешь! Еще как будешь! Ты кем себя там мыслишь?
– Журналистом.
– Еще раз дура! Прессе туда вход воспрещен! Ни фото, ни видео! Ни-че-го! Это же Sotheby's! Таинство! Хуже церкви!
– Да блин горелый! – разозлилась я. – А чего мне там тогда делать? Себя на торги выставлять? Так купят же, имейте в виду! Какая-нибудь «The Guardian». Или «Der Spiegel». А то и ВВС.
Угроза сработала. Шеф сник, обмяк, плюхнулся на подоконник, закурил:
– Слушай сюда…
* * *
Следующие полчаса я покорно вникала в новое для себя пространство организации аукционных торгов. Инструкции, полученные мною, сводились к следующему: поскольку я, как участник, претендую на невидную работу какого-то неизвестного русского художника (фамилию шеф не помнил, знал лишь номер лота – 27), мне разрешается сделать только один аукционный шаг. Поскольку картинка оценена в семнадцать тысяч у. е., а шаг в этом ценовом диапазоне равен штуке баксов, стало быть, я с шиком и размахом имею право объявить, что готова заплатить за шедевр аж целых восемнадцать тысяч у. е. И все. Дальше сидеть и не петюкать. Весело, да?
– Автора-то узнать можно? Хоть в Интернете посмотрю, что за художник, чтобы не стыдно было.
– Какая тебе разница?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14