Ложь об актрисе выбила его из колеи, он взвешивал каждое слово.
– Мне кажется, они приглашают Ларри Леви.
Гриффин выдохнул и, сделав глубокий вдох, стал опять корить себя, на этот раз за то, что принял новость как физический удар, без достоинства. Он всегда старался, сдерживая дыхание, сдерживать чувства, не выражать эмоций, не показывать разочарования. В этом он достиг практически уровня медитации. Когда другие начальники вскрикивали и хлопали друг друга по рукам, если зрители аплодировали на первых, тестовых, просмотрах, Гриффин никак не выражал эмоций. А сейчас вместо того, чтобы сдерживать дыхание, чтобы сохранить невозмутимость, он нарушил одно из своих главных правил. Полностью потеряв контроль над собой, он сказал еще одну глупую фразу:
– Ларри Леви – ничтожество.
– Ты хочешь уйти? Мне кажется, не стоит.
– Я бы хотел управлять «Колумбией».
– Нельзя повернуть время вспять.
Работу предлагали год назад, и Гриффин отказался. Тогда он метил на место Левисона, и ходили слухи, что он его получит. Слухи не оправдались.
– Надо держать ухо востро, – сказал Гриффин еще одну глупость.
– Я как раз этим и занимаюсь, – сказал адвокат. Гриффин хотел сказать Меллену, что вся история с актрисой – выдумка с начала до конца. Интересно, если бы он сказал правду, исчезло бы разногласие между его мыслями и их выражением? Или очищение невозможно без еще больших жертв и усердия?
Новая мысль пришла ему в голову, и его затошнило. Ему придется что-нибудь продавать, недвижимость или машины. Если он потеряет место при очередной перетасовке, его ждет изгнание из Голливуда. Это случится не сразу. Сначала ему будут платить за оказанные ранее услуги. Если не удастся получить хорошую работу на крупной студии, какая-нибудь звезда или режиссер, которым он помог в свое время, могут пригласить его к себе для подбора материала и, может быть, даже позволят снять что-нибудь, если он будет с ними с самого начала. Если фильмы окажутся неудачными, а новая команда молодых и более талантливых сотрудников будет смотреть на него как на анахронизм, куда ему деваться? Более мелкие студии с небольшим бюджетом и ограниченными связями. Они могут взять Гриффина на работу из-за его записной книжки, не сознавая, что как записная книжка, так и ее владелец бесполезны. В конце концов молва о его опале распространится повсюду и все будут знать, что он состарился и выдохся. Однажды у него кончатся деньги. Потом он продаст дом и снимет квартиру, и будет искать работу за пределами Голливуда, не имеющую отношения к кино. К этому времени сколько ему будет? Сорок? Он попытался представить себя сорокалетним, продающим немецкие машины молодым продюсерам и студийным боссам. «Привет, я – Гриффин Милл. Я здесь, чтобы помочь посадить творческого работника за руль наилучшего автомобиля». Не лучше ли сразу покончить с собой? Фантазия закончилась собственными похоронами с толпой опечаленных друзей.
Он не задавал себе вопроса, как он, собственно, собирается умереть в сорок лет. Он умрет от стыда. Отогнав эти мысли, он представил себя успешным продюсером, состоявшимся человеком, человеком, которого следует бояться. Картинка не складывалась, слишком многое мешало в его жизни. Он представил, как кто-то из знавших его в прошлом будет читать рекламу автосалона «Мерседес»: «Привет, я – Гриффин Милл. Я подавал надежды, но сам все испортил».
Дома, лежа в постели, в темноте, Гриффин мысленно общался с автором открыток. Он сосредоточился, пытаясь передать свои мысли Автору на расстоянии. Он просил его перестать посылать открытки. Если ночь – живой организм, думал Гриффин, она передаст то, о чем я думаю, тебе в твоей комнате.
«Оставь меня в покое.
Извини, если я не выполнил обещания. Такова жизнь».
Гриффин видел, как его мысли умирают в полете и падают на постель. Он представил расстояние, разделяющее его и таинственного корреспондента, как бесконечную череду темных коробок и заговорил громко, в полный голос, прислушиваясь к слабому эхо:
– Привет. Это я – Гриффин Милл. Я обещал связаться с тобой. Вот я здесь. Пожалуйста, перестань посылать мне эти открытки. Я постоянно думаю о них, они мне мешают. Слушай, если я узнаю, кто ты, до того, как ты назовешь себя или прекратишь посылать открытки, ты никогда не получишь от меня работы.
Он подумал, что последняя фраза звучала глупо, и представил зрителей, которые думали так же: «Да, Гриффин, эта жалкая угроза звучала действительно глупо». Ощущение чьего-то присутствия было хорошим знаком. Это означало, что его услышали.
На следующее утро он завтракал в «Поло-Лаунж» с Левисоном. Они встречались каждую среду; это так вошло в привычку, что они звонили друг другу, только когда было необходимо отменить встречу.
– Хорошие сценарии не попадались за последнее время? – спросил Левисон.
– «Китайский квартал».
– Его уже сняли.
– Я его читал на прошлой неделе.
– Сам знаешь, сейчас его снимать бы не стали. Сейчас они даже «Лихорадку субботнего вечера» не стали бы снимать.
Гриффин улыбнулся:
– Прости, но «они» – это мы с тобой.
– «Они» – это я. Ты – почти «они», но не совсем. – Гриффину не понравилась кислая улыбка Левисона. Фраза вырвалась, о чем он, как показалось Гриффину, жалел. Левисон продолжал: – В «Лихорадке субботнего вечера» Траволта побеждает в конкурсе танцев, но понимает, что это бесцельная победа, что мир диско – это бесцельный мир. Теперь ты это понимаешь?
– Мы наблюдаем за его развитием. А какую роль играет фон? Да и музыка великолепна. И танцы потрясающие.
– Брось, Гриффин. Концовка полна иронии. Зрители недовольны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66