Стихи я воспроизвожу по записи на отмеченной кружком от выпивки салфетке, которой меня одарили после выступления («Посвящается Ральфи! Откопай „мумулю“ для своего нового „папули“! Много-много щастья желают тебе твои янки, X. и К. Митчеллы»), Хилли молотила по клавиатуре неуклюжими кулачками, а Кендалл заливался соловьем:
Отпущен из Оксфорда раньше срока,
В солдатских галифе, за спиною ранец,
Шагал молодой Р. М. Трилипуш,
Зная, что век болеть этой ране.
Послали в далекий Египет его –
Сражаться с кайзером, что б ни случилось;
Несколько лет он провел на войне,
Но на кайзере это не отразилось.
В это время он потом исходил,
На карачках на Востоке пребывая.
(Не подумайте дурного – я о том,
Что копался он в песке в пустынном крае!)
Перелопатил с другом он немало земли,
Когда винтовки бошей их нашли,
Но тут раздался крик: «Черт подери!» –
Не так уж и долго копались они.
[В этом месте, как сейчас помню, Ч. К. Ф. закричал: «Не то что некоторые!» Его слова относились, я полагаю, к официантам, которые медлили с очередной порцией выпивки. «Папочка, ну что ты!» – мягко пожурила его моя Маргарет, упершись подбородком в коленки.]
О том, что они раскопали в тот день,
Все знают прекрасно и там, и тут,
Наши жены из-за этой штуки не спят,
От нее наши (гм!) мечты растут.
Они нашли веселую иероглифику,
Ее сочинил какой-то фараон.
Пыжик без купюр издал ее на английском –
И читатель вздрогнул, как испуганный слон.
[В том клубе я то и дело поправлял Митчелла, с растущим раздражением объясняя, что находят иероглифы, а не «иероглифику», и что термин «фараон», употребленный в отношении египетского царя из династии до XVIII или XIX, есть вопиющий анахронизм, который, честно сказать, оскорбляет мои уши. Атум-хаду из XIII династии следует именовать «царем», а не ивритизированной метонимией «пер-аа». Я повторил эти слова раз десять, пока на нашем столе один за другим сменялись серебряные шейкеры, в которых плескался (как официант всякий раз зычно провозглашал с неясной для меня целью) «ваш чай со льдом, мистер Митчелл!». Все же следует нехотя признать, что, быть может, «иероглифике» отдали предпочтение в угоду рифме.]
Так старик Р. М. Трилипуш сделал и имя, и состояние,
Так он воздвиг себе монумент, снискав у всей планеты признание.
Гарвард доверил ему молодежь, ну а потом он девчонку встретил –
И все мы теперь в курсе того, что он – лучший друг Ч. К. Ф. на свете!
Прихватив сердечко Маргарет, Пыжик вновь спешит на Нил,
При нем – деньжата Честера…
[музыка прерывается, и Кендалл кричит]
…и мои! И мои!
И мои! И мои!
[и показывает на гостей, которые, как и он, вложились в «Руку Атума»]
Он молил нас, он заклинал нас,
Битый час скукотищей терзал нас –
Но, клянемся Изидой, Гором и Ра,
Нам Пыжик заплатит, когда наступит пора!
[Я бы заметил, что слово «молил», пусть оно и облегчило Митчеллам задачу ритмизации строк, достойно особого разбирательства. Если не сказать жестче. Я еще вернусь к тому, кто и кого молил.]
Клянемся Изидой, Гором и Ра –
Нам Пыжик заплатит, когда наступит пора!
Затвердив этот куплет, толпа распевала его несколько головокружительных минут. В это время, к моему бесконечному удовольствию, Маргарет сверкала и сияла под полной луной, извергавшейся со стеклянного потолка бальной залы, и серебряный свет лизал синие искрящиеся веки (тем вечером они с Инге добивались «эффекта Клеопатры»). Задремала она или просто наслаждалась представлением, сомкнув очи, красота ее в тот миг, как и в любой другой, ошеломляла. На секунду мне показалось, что я достиг всего, о чем когда-либо мечтал. Парадоксально, ведь экспедиция не успела еще начаться. Я баюкал своею рукой ее изящную, мягкую кисть; всякий тонкий и длинный палец ее сочленен, словно грациозный нарцисс, склоняющийся к воде. В своей дремотной истоме она, как и всегда, представала воплощением многочисленных древних образов, украшавших залы дворцов и стены гробниц, и походила то ли на праздных дев, вырезанных в извести и светлом алебастре, то ли на длиннопалых прислужниц и богинь – манивших, пробуждавших и провожавших мучимого ностальгией мертвеца на пути в следующий мир.
Я перенес мою обессилевшую красавицу наверх, поцеловал ее на ночь и укрыл одеялом до подбородка, будто вырезанного из слоновой кости, после чего вновь низошел и отдался танцам с Инге и компаньонскими женами, часть которых близкий контакт со всамделишным египетским исследователем толкал на несовместимые со своеобычной бостонской скромностью поползновения, так что мне более чем однажды хотелось твердо, но ласково напоминать леди о сообразном положении рук в ряде популярных танцев.
Миновала полночь, из бальной залы Финнерана вечеринка выплеснулась на Арлингтон-стрит. (Сцена, которую я буду хранить в памяти вечно: мой будущий тесть, аттестующий себя «кроток аки агнец», похрюкивая от напряжения, с мальчишеским задором пинает распростертого на земле человека, попытавшегося, когда мы переместились в Общественный парк, на бегу выхватить тестевы карманные часы. Кающийся грабитель зовет на помощь полицейских. «Не волнуйся, сынок! Мы тут!» – спешно отзываются четверо служащих бостонской полиции, которых Финнеран пригласил на вечер, дабы ему не досаждали «спиртные» инспекторы. «Благодарю вас, офицеры», – спокойно произносит Финнеран и отступает, позволяя копам избить карманника более профессионально и вмешавшись лишь раз – дабы выгрести из кармана скулящего преступника деньги на «чистку ботинок, которые ты, бандит эдакий, избрызгал кровищей».)
Ч. К. Ф. велел установить в Общественном парке палатки и вертелы для жарки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150