Любовь моя! Первое впечатление сегодняшнего утра: пока я сидел перед моим портретистом, мальчик принес каблограмму весьма странного содержания, посланную твоим отцом. Я перечел ее без преувеличения дюжину раз и, почувствовав, что тревога распространилась вниз, по кишкам, вынужден был услать художника домой. Сообщение длиной в десять слов преодолело океан – и, я полагаю, безбрежные моря путаницы:
СРОЧНО УДОСТОВЕРЬ ОКСФОРД. ФЕРРЕЛЛ СОМНЕВАЕТСЯ ТВОЕЙ НАДЕЖНОСТИ. ЭТОГО ЗАВИСИТ МНОГОЕ.
Десять слов, будто наобум извлеченных из цилиндра; это что, какая-то загадочная салонная игра бостонских богачей? Любовь моя, что твой отец имел в виду? Его смутил Оксфорд, он ждет от меня удостоверения – чего? Существования Оксфорда? Его функций? Что такое «феррелл» и как вообще могло случиться, что оно ставит под сомнение мою надежность? Одно не вызывает сомнений: от этого зависит многое. 22-го, в воскресенье, я пойду в банк и узнаю, что мой расчетный счет потучнел, ибо его пополнил перевод из Бостона, осуществляемый по договоренности 22-го числа каждого месяца на протяжении всей экспедиции. И правда – от этого зависит многое. Не время для салонных игр!
Сегодня утром мне яснее, чем раньше, видится, что я положился на людей совсем не того калибра, на какой рассчитывал. Разумеется, речь не о твоем отце, дорогая моя, речь о его нервных партнерах, из-за которых он и сочинил эту нелепицу. Я принял от него деньги, с моей стороны то была любезность, ибо я люблю тебя, М. Нельзя не заметить, какое я произвожу на него впечатление: нашего Ч. К. Ф. равно будоражат английские аристократы и ирландские дегенераты. Я мог бы обрести финансовую поддержку в более респектабельных, привычных кругах. Ты это знала, вот почему ты попросила меня преподнести твоему отцу подарок. Питаю искреннюю надежду, что об услуге, оказанной нами ему – и мной тебе, – мне пожалеть не придется.
Хватит об этом. Я тревожусь сейчас лишь потому, что мои ресурсы истощаются, жду, что в течение сорока восьми часов от твоего отца поступит помощь, а он вместо этого шлет мне ребусы. Этой записи ты не увидишь. Все образуется.
Но наступит день, я обниму тебя в нашем доме и напомню тебе о мгновении, когда мне стало ясно, что я на тебе женюсь: месяц май, три или четыре недели спустя после нашего разговора в Историческом обществе. Ты пребываешь в добрейшем здравии и очаровательна до невозможности. Мы прогуливаемся вдоль реки Чарлз, в десяти ярдах позади нас неслышно бредет гигантская Инге – то справа, то слева, будто спасательная шлюпка на буксире. Небо волнуется, облака нервически перекручивают свои изломанные пальцы, боясь оросить твою красу дождем. Ты плывешь вперед, прочь от меня, пока я склоняюсь, дабы завязать шнурок (и Инге замирает на том же приличном расстоянии от меня, делая вид, будто старательно нюхает синие цветочки). Одинокий луч солнца, выпроставшись, одним взмахом кисти расцвечивает полоску реки и твое белое платье; маясь со шнурком ботинка, я гляжу на тебя – ты склонилась, чтобы потрепать по голове рыже-белого песика с улыбчивой мордочкой, отмеченной чудными складками. Он только что пронесся через стан пикникующих, подхватил, не сбавляя шага, сосиску, увернулся от неприятеля, оставив в кильватере хаос, – но, завидев Маргарет, пес замирает, кладет трофей к ее ногам и позволяет ей почесать его под подбородком, запрокинув голову, вытянув шею, дабы насладиться ласками сполна. И в этот момент, моя любовь, я решаю сделать тебя своею супругой в этом мире – и в том тоже (ибо тебя я упомяну в каждом своем труде, и ты тоже обретешь бессмертие). В этот момент я вообразил тебя изваянной в камне величайшим скульптором Тутмесом, изогнувшейся над брегами Нила, твоя длиннопалая длань покоится на голове глуповатого пса-эмиссара Анубиса. «Мне нужно спросить у тебя кое-что прямо сейчас!» – закричал я, вставая. «Что ты сказал?» – закричала ты, и порывом ветра твой голос донесло до меня. «Мне нужно спросить у тебя кое-что прямо сейчас!..» И я побежал к тебе. Возбуждение мое передалось собаке, она завертелась вокруг тебя, завыла чудеснейшую из песен, даже бросила сосиску на траву – будто похитила ее не от голода, но из чистого озорства. «Ты должна стать моей царицей, должна, должна!..»
«Ты меня спасешь?» – спросила ты, когда я заключил тебя в объятия.
«Конечно, конечно, я рядом с тобой, чтобы тебя спасти…»
Через несколько дней ты заговорила об отцовском «клубе инвесторов», развеяла мои сомнения и контраргументы, а еще через несколько недель я попросил у него твоей руки. А сегодня мое чрево точно сдавил питон, и я, десятый раз меняя иглу на ватерклозетном патефоне, тщетно пытаюсь постичь смысл каблокриптограммы; говоря коротко, я теряю и время, и нервы. Боюсь, что моя агония есть оброк за твою красоту и любовь, ведь, не будь тебя, моя беспокойная царица, – все было бы по-другому. Однако же я верю, что ты уже образумила своего отца.
Дневник: С огромным трудом нашел открытый телеграф и дал в Бостон каблограмму, подтверждающую некоторые детали относительно первого запланированного денежного перевода от компаньонов. Первичные ресурсы истощились, между тем мы едва приступили к делу.
Банк закрыт. На стук никто не отвечает. Послал за портретистом. По пятницам в магометанском городе делать больше нечего.
КАБЛОГРАММА.
КАИР – Ч. К. ФИННЕРАНУ
БОСТОН, 20 ОКТ 1922, 15.18
ОКСФОРД УНИВЕРСИТЕТ НАХОДИТСЯ В АНГЛИИ. ИНОГО УДОСТОВЕРЕНИЯ МОЕЙ НАДЕЖНОСТИ НЕ ТРЕБУЕТСЯ. НЕ ЗНАЮ НИКАКОГО ФЕРРЕЛЛА. 22Е НА НОСУ. ОТ ЭТОГО ЗАВИСИТ МНОГОЕ. КЗ: В ЦАРСТВЕ СВОЕМ АТУМ-ХАДУ БОЛЕЕ ПРОЧИХ ЦЕНИТ / ВЛАДЫКУ ЩЕДРОСТИ, БОГОПОДОБНОГО С ГОЛОВЫ И ДО САМЫХ ПЯТ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150