Станчев стоически слушал.– Вижу, что не веришь. Вижу – и кипячусь от бессильной ярости… Хорошо, давай подумаем вместе, как товарищи, как люди, как коммунисты, если угодно. Я не могу понять и никогда не пойму – зачем?.. Нет, и вправду, зачем мне было посягать на жизнь Анетты и ставить себя под удар? А, Станчев? Нет у меня причин, мотивов нет, интереса, ничего нет. Если завтра мне накинут петлю на шею и спросят, ты меня спросишь: скажи нам всю правду, и тебя помилуют! – мне нечего будет сказать, и придется раскачиваться на виселице – хоть это ты можешь понять?Следователь молчал.– Мы расстались, она сделала аборт, ничего мне не сообщив. Помню ее взгляд перед расставанием – потухший, лишь в глубине тлел маленький уголек, как будто вспыхивая от ветерка, – не просто было выдержать такой взгляд… Да, Анетта как-то ушла в себя, не повышала голоса, не говорила лишних слов, не проклинала меня… Прощай, Симо, сказала и отвернулась… Поверь, я редко чувствовал себя таким ничтожеством, но, как ты знаешь, время – лучший лекарь… Позднее я узнал, что аборт прошел успешно…– От кого, от Ваневой?– От нее. Потом она мне сказала, что Анетта полностью оправилась от пережитого, – у меня на душе полегчало, я даже восхитился ею: она оказалась сильным человеком, несмотря ни на что.– А ее новая работа? Такая гордячка – вдруг согласилась на ходатайство с твоей стороны?– Это совсем другая история, майор, вижу, ты уже успел побывать и у Комитова… Однажды мы с ней случайно столкнулись на Витоше Витоша – центральная улица в Софии.

, да, точно у синодального книжного магазина, сначала разминулись, затем она обернулась, слово за слово, что да как, где с иронией, где с интересом, знаешь, как бывает между когда-то близкими людьми: все перерезано, артерии, вены, аорты, а все-таки чувствуешь, что где-то остались какие-то капилляры, что-то едва-едва пульсирует, безнадежно, но бьется, и говоришь себе: что за создание – человек, не все в нас умирает, не все прерывается и угасает… Я это почувствовал именно тогда и уверен, что и она ощутила нечто подобное, но не об этом речь… Так вот, у книжного магазина мне пришло в голову сделать что-то для нее, разумеется, если бы она согласилась, ведь я хорошо знал ее норов.– И она согласилась?– Мучительно, майор, мучительно. Сначала даже расхохоталась мне в лицо. И во время разговора по телефону я ощущал ее снисходительную улыбку, так хорошо мне знакомую. Но в конце концов, когда она поняла, что вместе мы работать не будем, когда она убедилась – мне так по крайней мере кажется – в моих добрых намерениях и желании искупить свою вину, тогда она приняла мое предложение. Анетта умела забывать о гордости, когда этого требовали ее интересы.– А точнее, что за интересы могли у нее оказаться на новом месте?– Различные. Более высокий ранг, всевозможные поездки за границу – карьера. Она не была создана для аптеки, для тихого уголка. Сама мне говорила, что из нее получится образцовый эксперт, только бы нашлось кому оценить ее.– Один важный вопрос, Балчев: дело тут было в личных амбициях или в профессиональных стремлениях?– И в том, и в другом, майор.– Это объективное суждение?– Мне кажется, да. Анетта всегда стремилась чем-то блеснуть-то новым нарядом, то своими познаниями в области секса, – при всем при этом она никогда не забывала о положении и авторитете.– А какая-нибудь корыстная цель с далеким прицелом?– Например?– Например, связи за границей, тайные услуги и тому подобное?Балчев задумался, и это не ускользнуло от следователя.– Ты намекаешь на ее происхождение?– А ты не думал о нем, когда предлагал ее кандидатуру Комитову?– Конечно, думал, но, честно говоря, я никогда не считал Ани продажной душонкой, гордость у нее была врожденная, а не благоприобретенная.– Что ты можешь сказать о ее политическом мышлении? Или тебе известно только о сексуальном?– Майор, давай без подковырок. В наших беседах с Анеттой не раз и не два затрагивались серьезные вещи, и хотя она была осведомлена о них чисто по-женски, голова у нее работала, она знала жизнь, знала, что такое удачи и поражения.– И как она к ним относилась?– Видишь ли, в чем дело: Анетта по-настоящему жила лишь в любви, в остальном ею руководила выгода.– Короче говоря, типичная прагматичка.– Майор, а ты сентиментален!.. И за мной водится этот грех, но не в такой мере. По-моему, двадцатый век можно смело уподобить старому, а двадцать первый – молодому и подтянутому прагматику. Нужно всегда увязывать идею с пользой, чтобы они смогли полюбить друг друга и обвенчаться, а не ходили, как разведенные, порознь.– А разве мы этого не делаем?– Вопрос в том, хорошо ли мы это делаем.– Не только в этом вопрос, но это уже другая тема… Скажи мне, но только по-мужски: какие у вас были отношения с Кушевой в эти последние годы – случались ли неприятные стычки, появлялась ли ревность, возникало ли желание близости?– Виделись мы редко – работали на разных этажах в разных отделах, так что наши контакты ограничивались случайной чашечкой кофе, случайным анекдотом в коридоре, – Анетта держалась безукоризненно, как будто между нами никогда ничего не было.– Что-то не верится – ни одного более доверительного разговора, совместного ужина, прогулки?– И все же было именно так – она не допускала таких вещей.– А ты?Балчев пожал своими накачанными плечами бывшего спортсмена.– Честно говоря, я себя не спрашивал, но, должно быть, не отказался бы. Разумеется, если бы она захотела.– Раньше вы встречались и в ее квартире, не так ли? – Балчев кивнул. – Тебе не казалось странным, что у Анетты отдельная квартира, софийская прописка, аппаратура, картины, машина и прочее?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44