Амурат покачал головой и спокойно заметил:
– В сущности, в последнее время русские построили совсем приличные заводы в Туле.
– Так-то оно так, – согласился Грозев. – Но по точности стрельбы ни одно оружие не может сравниться с австрийской и бельгийской винтовкой.
– Возможно, хотя мы предпочитаем «Пибоди-Мартини» и карабины «Винчестер». Но как бы там ни было, связи с австрийцами мы должны поддерживать, они очень для нас важны.
– Да. Даже с политической точки зрения… – в тон ему дополнил с легкой усмешкой Грозев.
Бей не отреагировал на замечание гостя и перевел разговор на другое. Он стал вспоминать о тех двух годах, которые провел в Вене в качестве атташе. Беседа велась между беем, Аргиряди и Грозевым. На других Амурат лишь время от времени коротко взглядывал, как бы показывая, что он не забыл об их присутствии. Лицо у него оживилось, явно, он был рад предоставившейся возможности окунуться вновь в не столь далекое прошлое. В ту минуту, когда бей, хотя и сдержанно, восхищался утонченным вкусом венок, в дверь постучали и вошел Апостолидис. Он приходился двоюродным братом Игнасио по материнской линии и дальним родственником Аргиряди. Хотя корни рода Апостолидиса шли из Копривштицы, но ответвления родословного дерева тесно переплелись с древними греческими родами из Янины и Константинополя, поэтому Георгиос Апостолидис считал себя чистокровным потомком эллинской расы. Это был всегда безукоризненно одетый худой человек среднего роста с бледным, испитым лицом и густо напомаженными волосами.
Войдя в комнату, Апостолидис остановился у двери, заученным движением вставил в глаз монокль и обвел взглядом присутствующих. Заметив Амурат-бея, он почтительно поклонился и направился прямо к нему, чтобы засвидетельствовать свое почтение.
– Я еще вчера узнал, что вы прибыли в город, ваше превосходительство, – сказал Апостолидис. – Безмерно рад вас видеть.
Амурат-бей, находясь еще под впечатлением недавнего разговора, посмотрел на гостя и неопределенно улыбнулся.
Апостолидис почувствовал себя неловко от сдержанности бея, но быстро взял себя в руки, гордо пересек комнату и уселся на диван рядом с хаджи Стойо. Торговец зерном фамильярно притянул его к себе и повел разговор о сумме, которую Апостолидис задолжал ему за наем магазинов в Тепеалты.
Беседа, прерванная внезапным появлением Апостолидиса, уже не могла вернуться в прежнее русло. Амурат принялся спорить с Аргиряди, доказывая преимущества константинопольского храма святой Софии перед венским собором святого Стефана. Потом неожиданно поднялся с места и откланялся, объяснив необходимость ухода тем, что увлекся разговором, а в мютесарифстве его ждут дела.
– Что же касается провианта, – сказал Аргиряди, провожая бея до двери, – я думаю, нам нужно поговорить с вами наедине. Тем более, что вы будете гостем моего дома. Мютесариф попросил меня об этом. Нужно было сделать незначительный ремонт, но работы закончены, все готово. Верхнее крыло дома в вашем распоряжении, ваше превосходительство.
– Благодарю вас, – усмехнулся бей. – Не стоит беспокойства, характер моей работы таков, что я вряд ли буду часто бывать дома…
Он кивком распрощался с гостями и вышел.
За ним стали уходить и остальные. Когда наступил черед Грозева, Аргиряди дружески пожал ему руку и сказал:
– Заходите ко мне, когда у вас выдастся свободная минутка. Мне будет очень приятно побеседовать с вами. А в воскресенье смею пригласить вас на обед в Хюсерлий. Там вы познакомитесь с многими приятными людьми. Утром я пришлю за вами экипаж.
Грозев поблагодарил и вышел, на ходу застегивая пальто. У входной двери он догнал Димитра Джумалию и откланялся. Старый мастер холодно посмотрел на него, но кивнул в ответ. Грозев не обратил на это никакого внимания, спокойно надел перчатки и заспешил вниз по улице, ведущей к Тахтакале.
На душе у Джумалии было тяжело. Все вызывало у него неприязнь – раболепие Апостолидиса, изысканная наглость бея, холодная расчетливость этого молодого браильского богатея и тупое равнодушие остальных. С досадой сунув четки в карман, он направился домой.
Высоко над головой пролетела стая ласточек, вернувшихся в родные фракийские поля. Почки на деревьях раскрылись навстречу новой жизни, которую обещала им весна.
5
Атанас Аргиряди обладал особым характером. Вряд ли кто-нибудь мог с уверенностью сказать, что хорошо его знает. Слишком уж часто менялось у него настроение: благородное великодушие уступало место суровой непоколебимости, бескорыстный альтруизм переходил в мрачную замкнутость. Особенно тяжко приходилось его жене. Потому, когда десять лет назад она тихо угасла, все единодушно решили, что эта ласковая, незаметная женщина умерла из-за тиранического и властного характера мужа.
Теперь хозяйство вела далекая родственница жены Аргиряди – Елени. Молчаливая и безропотная старая дева, она целыми днями сновала по дому как тихое и доброе привидение.
Единственным человеком, имевшим власть над Аргиряди, была его дочь. Только к ней этот суровый человек испытывал безграничную, мучительную любовь.
Вот и теперь, разбирая бумаги в ящике стола, он наткнулся на фотографию дочери, сделанную в прошлом году в Загребе. Подержав в руках светло-коричневый глянцевый картон, Аргиряди положил его на стол – он искал другое. Наконец, между папками обнаружился синий конверт. Он взял его и подошел к окну. Вынув из него большой лист, медленно перечитал его. Письмо гласило:
«Глубокоуважаемый господин Аргиряди!
Считаю своим долгом сообщить Вам как председателю реквизиционной комиссии и моему благодетелю следующий прелюбопытнейший факт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130