Иногда человек против своей воли выбирает ту или иную профессию…
– Вы говорите о себе?
– Не совсем. Но часто обстоятельства вынуждают человека выбирать профессию…
– Да, – согласилась София. – Именно обстоятельства заставляют человека выбирать все в этом мире, или, точнее, принимать почти все…
– За исключением одного, – в тон ей подхватил Грозев, не спуская с нее глаз: именно теперь представился случай проверить ее реакцию на то, о чем они говорили во время верховой езды в Хюсерлии. – Родины и кровного родства…
– Родина у человека там, – проговорила София таким тоном, словно защищалась от чего-то, – где его дом и близкие.
– Родина в крови у человека, она – нечто, предопределенное судьбой, ее нельзя выбрать, – покачал головой Грозев.
Он произнес это будничным, спокойным тоном, словно высказывал какое-то выстраданное убеждение. Лицо Софии пылало. Она медленно подняла голову и посмотрела на него, словно спрашивая: «Зачем вы мне говорите все это?…»
Где-то внизу послышался голос Аргиряди. Он оживленно с кем-то беседовал, поднимаясь по лестнице…
Проводив пазарджикских торговцев и Грозева, Аргиряди и София сели ужинать. Потом, как обычно, Аргиряди прошел к себе. В эти часы он любил сидеть на диване, стоявшем напротив секретера, курить любимый измирский табак и перебирать в уме все случившееся за день. Вот и теперь он отдыхал, накинув на плечи фланелевый халат, из-под которого виднелся черный суконный костюм и накрахмаленная манишка рубашки. Аргиряди знал толк в красивой одежде.
София была тут же, в комнате. Она разбирала бумаги, расставляла предметы на секретере. Несмотря на достаток, Аргиряди требовал – и это было законом, – чтобы по утрам дочь помогала ему по хозяйству, а вечером, когда он отдыхал, – приводила в порядок его комнату. Никто другой не имел права приближаться к секретеру из черного дерева, за которым он работал. Девушка молча и сосредоточенно складывала бумаги. Из головы не выходила последняя фраза, произнесенная Грозевым. Что он хотел сказать? И какое значение, например, могло иметь их происхождение – из рода родопских дервенджиев? «Родина» – сказал он. Где ее родина? Почему прежде она не задавала себе этот вопрос? Существовал ли он и раньше в ее душе или же зародился этой тревожной весной? А может, виновата история гравюры? Действительно, никогда еще София не чувствовала себя так, как сейчас. В отличие от многих других знакомых, Аргиряди ни разу не изменил своему роду и языку. Кроме того, в жилах Софии текла и материнская кровь. Девушка вспомнила скромный дом Чистяковых в Копривштице, обширный двор и почувствовала, как что-то словно обручем сдавило ей голову. Она устало присела у секретера. Что же произошло, что заставило людей так перемениться? И какой, по сути, была она сама – в сердце, в крови, в мыслях? И не было ли все это игрой судьбы?
– О чем ты думаешь? – голос отца заставил ее вздрогнуть. Девушка только теперь заметила, что держит в руках львиную голову, которой отец прижимал свои бумаги.
– О войне… – быстро ответила София первое, что пришло ей на ум.
Аргиряди пожал плечами.
– Война… – сказал он сухо, вынимая изо рта перламутровый мундштук. – Что ж… Война есть война… Четыре века Турция была всесильной, владела людьми, землями, богатством. А сейчас все идет к закату… – Он снова затянулся и продолжил: – Может, это перст божий. Кто знает. Но мне думается, что всему виной они сами…
– Ты думаешь, Турция проиграет? – спросила София.
Аргиряди пристально посмотрел на дочь, как будто взвешивая, каким должен быть его ответ.
– Да, – сказал он, стряхивая пепел. – Будет поражение полным или частичным, этого предсказать нельзя. Но война скорее всего кончится освобождением христианских земель на Балканах.
София догадывалась, что отец относится к этому далеко не безразлично. Она глядела на него и спрашивала себя, как бы он воспринял сказанное Грозевым. И может ли он испытывать беспокойство, какое терзало ее?
– В таком случае, Болгария станет свободной, – заявила София, не отрывая глаз от отца.
– Да, после стольких кровопролитий… Они этого заслуживают, – сухо заметил Аргиряди.
– Почему ты говоришь «они»? – девушка встала и подошла к отцу. На сердце у нее стало тревожно. – Ведь ты же утверждал, что мы – болгары, и все вокруг нас – тоже…
Аргиряди удивленно взглянул на дочь, потом медленно положил на стол табакерку, которую держал в руках.
– Верно, мы родом с гор, – вымолвил он. – Там наши корни. Но с тех пор, как мы переселились сюда, наша жизнь, торговля – связаны с греками. Этого требуют законы рынка, отношения с торговцами, товары – все, от чего зависит наша жизнь.
Он сказал это таким мрачным и глухим голосом, как будто ему понадобились определенные усилия, чтобы выразить свою мысль. София знала его другим – решительным, сильным. Она почти физически ощутила его неуверенность. Значит, не только ее мучил тот вопрос. Как видно, отец тоже ломал над ним голову…
– И все же, – пожала плечами девушка, – мы – болгары… Аргиряди родом из Родоп, а Чистякоглу – из Копривштицы…
Аргиряди поднял голову. Лицо его снова стало безучастным, а огонь, еще недавно горевший в глазах, погас.
– Мы семья торговцев, – сухо сказал он, – а для торговли не существует границ. Она служит всем людям, потому для нее не может быть какого-то отдельного государства. Ее родина – весь мир.
– Погоди, – прервала его дочь, – мы ведь живем не одни. К тому же и не во всем мире. Мы живем здесь, в этом городе, среди этих людей…
Аргиряди тяжело поднялся.
– Что касается моего отношения к людям и к этому городу, – медленно проговорил он, сдвинув брови, – никто не может меня ни в чем упрекнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130