единственное, что мне остается, – это считать постукивания ветки об оконное стекло, слушать лай какой-то собаки и перекатывания консервной банки на улице.Все это время отец стоял темной тенью в кухонном отсеке, прячась за открытыми дверцами буфета. Наблюдая, не двигаясь. Он ничего не сказал, не нарушил ритуал моей матери, как и она не нарушала его. Такая вот у нас семья, думал я. Фотографии 32, 33И снова в движении Фотография, передающая движение, образ, созданный движением. Я услышал звук захлопывающейся дверцы машины и решил, что это в фильме; Выход, как ни в чем не бывало, продолжала сидеть перед телевизором, есть конфеты и курить. Но тут заурчал мотор, и я понял, что это не фильм.Фургон трижды накренился вперед, когда машина срывалась с места, потом еще один злой рывок, и мы почувствовали, что движемся, резко разворачиваемся, видак соскальзывает с подставки, сигареты высыпаются из пачки, конфеты летят на пол. Выход подскакивает в смятении и, бросив горящую сигарету, устремляется к окну гостиного отсека. Я – следом за ней.Мы боремся за пространство у окна, пытаясь хоть что-то увидеть.«Какого черта, что он делает, псих ненормальный? Он просто срывается и уезжает, без единого слова».Но она не могла ничего поделать. Мы уже мчались на полной скорости, и добраться до машины не представлялось возможным. Это не кино, и поблизости не было трюкачей, чтобы выполнить за нас трюк.«Я его убью, если он не угробит нас прежде».«Я его убью, если он не убьет нас прежде».Она отошла от окна, и я тут же метнулся на освободившееся место, прижался лицом к стеклу и почувствовал головокружение и страх от мелькающих за окном и яростно скребущих фургон ветвей деревьев.Мне казалось, я знаю, что случилось. Молодой турист, мимоходом вторгшийся в наш мир, вернулся, чтобы забрать нас с собой в путешествие, отвести проторенными дорогами в тот дом, которого я совсем не помнил, годы жизни в фургоне плотной завесой скрыли его от меня. Спаситель, угонявший нас назад в прошлое, улыбался. Забери меня отсюда. Но потом его улыбка трансформировалась в отцовскую. И сразу стала другой. Она скалилась всеми зубами в чащобе черных волос, скрывавших большую часть лица. Отец уводил машину с поляны на проселочную дорогу, мчался на рискованной скорости под гору по той самой тропе, по которой мы поднимались к горному озеру.Я ничего не мог поделать. Мы неслись вниз в сторону гудронной дороги; подпрыгивая на выбоинах и кочках, фургон, казалось, готов был сорваться с прицепа, но отца, похоже, не интересовало, что происходит позади его ржавой машины. Поняв, что докричаться до него мне не удастся, даже если он услышит меня, я взглянул на Выход: в припадке злости и отчаяния она крушила кухонные секции и молотила кулаками воздух. Это стоит кадра, думал я, хоть их и мало осталось, такую свистопляску внутри и снаружи необходимо запечатлеть. Сначала я навел видоискатель на сгорбленную спину отца. Пришлось быстро решать, когда спустить затвор: вот обе его руки на руле, а в следующий момент он отпускает руль и начинает терзать свою спину, тянет себя за волосы, наматывает их трижды вокруг головы и запихивает кончики в рот. Я выбрал этот второй момент: в конце концов; свесившись из окна и рискуя потерять голову, врезавшись в какую-нибудь неудачно торчащую ветку, я гнался не за обычной заурядной картинкой, а пытался уловить образ всепоглощающего смятения. И, думаю, мне это удалось.Обратившись к интерьеру фургона, я подловил Выход между землей и небом, в прыжке с кухонного стола на складную кровать в спальном отсеке. Потом я засунул камеру в карман и нырнул вниз между гудящим холодильником и плитой, найдя в этом белом металлическом проеме нечто, похожее на безопасность, а Выход тем временем продолжала метаться по фургону и крушить мебель, как будто завтра для нее не существовало. Головография Движение было всегда. Одно из самых ранних воспоминаний о матери тоже связано с движением: она сидит, обхватив отца за пояс, в мчащейся по каким-то сельским закоулкам машине. Сейчас она уже успокоилась, но было видно, что в любой момент может сорваться, поскольку паранойя отца не способствовала душевному покою. Каждые пять секунд он оглядывался через плечо, обметая волосами спинку водительского сиденья, и пожирал глазами вид из заднего окна.«Никого там нет, нечего беспокоиться, лучше смотри вперед, на дорогу».Стараясь держать себя в руках, Выход выговаривала каждое слово почти по буквам, но голос ее все равно подрагивал. Отец выпаливал в ответ не очень вразумительные обрывки фраз, из чего можно было сделать вывод, что он напуган.'Там были двое мужчин… точно… там были двое мужчин, ехали на машине… похожи на полицейских… на тех, с нашей последней стоянки… я уверен, я уверен, я уверен». Мать поглаживала его голову, осторожно, чтобы не задеть шишку.«Ни в чем ты не уверен, просто боишься. И напрасно. Все будет хорошо».И пока они утешали друг друга, я вспомнил лекцию о безопасности дорожного движения, которую прослушал в моей последней школе во время нашей последней, достаточно долгой остановки, а вспомнив, уже не мог думать ни о чем другом. Постой, посмотри, послушай. Мне казалось, что отец если и знал что-то об этом, то давно все забыл. Фотография 34У моря Я как раз делал этот снимок, когда Паника заговорил со мной каким-то странным, чужим голосом. Но выглядел он при этом спокойным.«Они знают про нас».Я спросил, кто. «Они», – ответил он, следя, как брошенная им галька полетела дальше, чем предыдущая.Я снова спросил, кто они. И, чтобы обратить на себя внимание, засунул руку к нему в карман. Он напружился почти мгновенно, застигнутый моим прикосновением врасплох.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89