Дачи словно растаяли во мраке, в черноте влажного и прохладного воздуха.
Светилось только окно Крумова. Хозяин участка не мог уснуть. Он нервно мерил комнату шагами и думал: „Господи, почему именно сейчас? Почему именно сейчас, когда я уже почти все сделал, осталась совсем малость, чтобы зажить по-человечески?.."
За окном – черный мрак, такой же черный, как его мысли.
„Почему именно со мной это случилось? – горестно думал Крумов. – Именно на моем участке?.."
Он знал: если тот, в колодце, действительно был расстрелян в двадцать пятом, участок, наверняка, заберут. Вероятно, там можно найти еще что-то. Ведь тогда расстреливали партиями… Он предчувствовал: участок заберут. Предчувствия никогда не обманывали его. Заберут и взамен дадут новый.
Крумов даже застонал – он знал, что дают в таких случаях: каменистое место где-нибудь у черта на куличках, где нет ни электричества, ни воды. Столько труда, столько усилий, столько денег ухлопал – и все напрасно… Разве можно перенести на новое место дом, веранду, черепичную крышу?.. И деревья, они только-только начали плодоносить, груши… воду нашли… Из-за этой воды проклятой все и началось, нужно бы было вообще не копать. Прекрасно обходился шлангом, источник – вон он, совсем рядом… Приспичило ему иметь колодец, пропади он пропадом…
„Плохо, – вздохнул он. – Совсем плохо!.."
Если бы дело касалось чего-то другого, он нашел бы выход, использовал бы все свои связи. До сих пор он всегда находил выход из затруднительного положения… Но в данном случае выхода нет. Это он хорошо понимал. Раз дело касается двадцать пятого года или восстания – крышка, дело очень серьезное. С этим шутить нельзя. Никто не возьмется помочь. Заберут участок и слушать не станут… Столько труда, столько усилий и такой конец… Как ему достался участок, только он знает. Сколько взяток пришлось дать в горсовете, сколько подмазывать, сколько пришлось побегать, пока добыл разрешение на строительство…
Крумов потер горячий лоб. Голова раскалывалась от тяжких дум, тревожные мысли накатывались лавиной, не давали покоя…
„Спасение только в молчании, – решил Крумов, – другого выхода нет. В противном случае участок заберут и построят какой-нибудь мемориал или что-то в этом роде… Только молчание… Чего бы это ни стоило, нужно сделать так, чтобы об этом никто не узнал. Но тот мерзавец молчать не будет…"
Он яростно ударил кулаком по столу.
„Откуда взялся на мою голову этот мальчишка? – злился Крумов. – Он молчать не станет. Об этом он заявил тогда на веранде. Обо всем расскажет в городе. И тогда – конец".
Крумову хотелось выть.
„Может, дать ему деньги? – подумал он. – Сколько?.. И возьмет ли?"
Проводив товарища Гечева, Крумов снова подошел к колодцу, посмотрел на проклятые пуговицы. Потом поднялся на веранду, где Сашко молча вытирал окровавленные губы, а бай Ламбо что-то говорил Антону и Ванке, с мрачным видом сидевшим за столом. Рубашка на Ванке была разорвана.
– Если он даже с двадцать пятого тут, – говорил бай Ламбо, – то жена его, наверное, вышла замуж за другого и дети вообще ничего не знают о нем. И зачем сейчас людей тревожить, ворошить прошлое?..
Ему никто не ответил. Лампочка светила во мраке ночи, отбрасывая на навес веранды оранжевый круг. Крумов не выдержал:
– Этот участок мой! – он ударил кулаком по столу. – И все что на нем – мое! И больше слышать ничего не хочу. На своем участке я хозяин. Зарубите себе на носу! Я вас нанял, и на моей даче вы будете делать то, что я вам скажу! Ясно!
– Все стало вашим, – ответил ему тогда Сашко. – И рассветы, и закаты, и воздух стал вашим… разделили Болгарию на участки и присвоили себе… Но человек, который лежит там, – не ваш, это вам ясно? И пуговицы не ваши… И никогда не станут вашими. Смерть, Крумов, не продается, она не ваша, вы не можете ее купить.
– Сашко, – сказал бай Ламбо, – ты никак не утихомиришься. Хватит! Или хочешь, чтобы тебя снова побили? Посмотри на кого ты похож, вытри губы – кровь снова течет!..
– И имя его – не ваше, и память о нем – не ваша, – продолжал Сашко. – Денег вам не хватит, чтобы купить все это… Этого, Крумов, не купишь. За деньги это не продается… Все не сможете купить на ваши деньги…
На носовом платке, который Сашко прижимал к разбитой губе, проступило алое пятно…
Это было вчера. Вспоминая об этом, Крумов понял, что Сашко денег не возьмет.
„Не возьмет! – вздохнул Крумов. – И сколько ему предложить… Тысячу?"
Подумал: „тысячу", и заныло сердце. Он представил себе зеленые толстые пачки банкнот, сложенные аккуратными стопками…
Шагая по комнате, он ударял кулаком о кулак:
„Ну почему я должен давать ему деньги? – В нем закипала злоба и обида. – Почему? Что это за люди? Для чего они рождаются на белый свет? Кому они нужны?.. Идеалист!.. Мертвый – он и есть мертвый. Никто его не знает, никто его не ждет, все давно примирились с его смертью. Зачем бередить старые раны? Для чего сопляку все это, что он от этого будет иметь?.. О людях думает, о его матери, о его детях… А я что, не человек? Подумал ли он, каково мне было строить дачу?.. Легко ли? А подумал ли он о том, что и у меня есть мать, дети?.."
Он вдруг вспомнил свою мать, такой, какой видел в последний раз, когда ездил в село, – маленькую, сгорбленную. Она стояла среди высокой кукурузы и смотрела на него вылинявшими глазами. Давно он не писал ей… из-за этой дачи все времени не хватает…
„Для чего на свет рождаются такие люди? – думал Крумов. – Кому они нужны? Никому нет пользы ни от них самих, ни от их сомнений, ни от их фантазий. В этой жизни нужны реалисты, деловые люди, строители. А этот не построит ничего, только другим будет мешать болтовней, не даст им спокойно трудиться…"
Ночь царила над дачной зоной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25