Лубаган в Лодзи; куплен в июле 1960 года на улице Новый Свет в Варшаве. С этим ножом она никогда не расстается, кладет его в сумочку каждый раз, как выбирается в Краков. Теперь она вынимает его из кожаных ножен, ножны прячет в сумочку и, обхватив рукоятку жестом, свидетельствующим о некотором умении обращаться с ножом не только в кулинарных целях, выходит на улицу Щепаньскую.
Ожидающая там банда не реагирует. Молодая женщина доходит до Главного рынка. В эту пору там уже нет прохожих, есть только группы, снующие по площади в поисках добычи - спрос на нее велик, предложение мало - или в неподвижности подпирающие стены. Ни души в состоянии алкогольного опьянения, зато немало таких, кто находится под воздействием наркотиков. Нет и намека на забавы и развлечения, вокруг царит сосредоточенная тишина, как на охоте. Любая охота прежде всего состоит из тишины, изредка прерываемой действием, которому сопутствуют звуковые эффекты. А наркоманы тоже не слишком шумливы.
Прижав локоть к бедру, с рукой, удлиненной за счет ножа и вытянутой почти горизонтально вперед, молодая женщина выходит с Рынка на улицу Сенную. Смотрит вызывающе, агрессивно, прямо в глаза каждому, кто идет навстречу или поджидает ее. Пока все спокойно.
Разумеется, это блеф. Случись нападение или последуй любая другая реакция на ее поведение - у молодой женщины не было бы никаких шансов. Ее единственный и не слишком надежный шанс - это внезапность и психологический эффект. Такое встречается не каждый день, тут вообще ни с чем подобным не сталкивались, прикидывают хищники, должно быть, это какая-то ненормальная, наркоманка в стадии ломки или вообще неизвестно кто. В любом случае связываться не имеет смысла. Даже нет смысла проверять, имеет ли это смысл.
Наконец она добирается до стоянки на Старовисльной. Там огни и вооруженные охранники, которые не смотрят на небо и не разглядывают ногти, потому что они - не полиция, а частная охрана, нанятая частным предприятием. Женщина прячет нож в сумочку и перестает изображать из себя сумасшедшую, наркоманку или вообще неизвестно кого. Отдает в кассу квитанцию, платит, ей подгоняют автомобиль, она садится.
Все получилось, она спасена. По крайней мере - на этот раз.
Все рассказанное - чистая правда. Только случилась эта история не в Кракове, а в центре Мехико. И женщина - моя жена. Историю свою я посвящаю тем, кто утверждает, что в Кракове небезопасно. Наверняка это так, вне всякого сомнения, но относительно, то есть с учетом обстоятельств. Извините, но я повторю то, что говорю всегда, когда сталкиваюсь с утверждением, что везде так, причем везде одинаково плохо. А именно: я предлагаю тем, кто так считает, сесть голой задницей на лист жести, разогретый до тридцати градусов Цельсия, затем - на лист, раскаленный до ста градусов, а уж потом оценивать разницу.
Ранчо "Ла Эпифания", 18 мая 1996 г.
Каждый, кто живет в тропиках, научается замечать, а вернее, ощущать не глядя шевеление в траве. Научился и я. Случается, что я читаю, сидя в кресле, потом вдруг встаю, иду в темный угол и домашней туфлей убиваю очень мохнатого паука. Как я узнал, что он там есть? Понятия не имею. Не могу даже сказать, что заметил его, поскольку глаз не отрывал от книги, а лампа на столе отбрасывает круг света только на стол и книгу. Должно быть, уловил какой-нибудь сигнал; все, что живет, посылает свои сигналы.
Но прежде чем я всему этому научился, мои реакции были европейскими. Например, такой паук должен был заползти на мою книгу, чтобы я его заметил, после чего я в панике метался, прежде чем убивал или не убивал его, и если мне это даже удавалось, то делал я это крайне неумело и со смешанным чувством.
Поэтому когда я утром вхожу в мою рабочую комнату в башне, то сразу знаю, есть ли там по меньшей мере одна, а то и несколько ящериц. Поначалу я и на них реагировал истерически и - как теперь знаю - неразумно. Дело в том, что ящерицы абсолютно безвредны. Но в первые годы я не мог сесть за стол, не выгнав их, точнее - пока мне не казалось, что я их выгнал. Ящерицы весьма проворны и ловки, они к тому же умеют прекрасно притворяться, будто их нет. Бегая за ними по этажам и комнатам, я то стучал палкой под мебелью, то коварно открывал окна, ожидая, что они предпочтут солнце и прогретую землю сада прохладе комнат и уйдут сами. В конце концов я перестал с ними воевать, поскольку занятие это было утомительное и, главное, бесплодное. Позднее я к ним привык и, наконец, полюбил. Теперь я люблю все живое, кроме человека. И вижу все меньше различий между собой и всем, что двигается или даже не двигается, вроде, например, растений. Если только не иметь в виду этические, эстетические и нравственные различия, которые весьма существенны и не обязательно говорят в пользу человека.
Я только не люблю, если ящерицы выскакивают вдруг из корзины для бумаг, стоящей возле письменного стола, когда я протягиваю туда руку. Но не люблю только потому, что проходит весьма неприятная доля секунды, прежде чем я разгляжу, что это ящерица, а не скорпион.
Сегодня, когда я вошел, она устроилась на муслиновой шторе посередине окна, в самом центре панорамы гор и неба. Прицепившись там, она не обратила на меня ни малейшего внимания. Неужели она уже что-то предчувствует?
А именно то, что вскоре меня здесь уже не будет. В тропиках жизнь человека более скоротечна, чем в странах Севера, во всяком случае его временность, случайность здесь более заметна. Быть может, она уже знает, что через короткое время этот дом, эти стены будут принадлежать ей одной. Все здесь всегда принадлежало только ей и будет принадлежать, я же был всего лишь эпизодом, и этот эпизод подходит к концу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13