Десять. Может, двадцать. Как бараны. Ни единой мысли в голове. Мы пришли ко… рвам. Глубоким. Как колодцы. Уже наполовину заполненным. Они нам сказали: «Стоять смирно! Не дышать!»
Сперва я подумал, что последовавшая тишина – для усиления эффекта. Чтобы я лучше почувствовал. И я почувствовал это: землю, мертвых людей, повсюду вокруг нас были немецкие солдаты, всплывавшие из песка в черных мундирах с белыми, бледными лицами. Тут дед завалился вперед, и я стал звать Люси.
Она подошла и положила одну ладонь на его спину, а вторую на шею. Спустя несколько секунд она выпрямилась.
– Он спит, – сказала она мне. – Оставайся здесь.
Она отвезла деда в дом, и ее долгое время не было.
Присев, я закрыл глаза и попытался заглушить в себе голос дедушки. Через какое-то время я подумал, что слышу жуков и змей и что-то гораздо большее, распластавшееся за кактусами. Казалось, я также мог чувствовать на своей коже белый и прохладный лунный свет. Сетчатая дверь хлопнула, и я открыл глаза, чтобы увидеть, как Люси направляется в мою сторону, мимо меня, и относит корзинку с едой в хоган.
– Я хочу поесть здесь, снаружи, – быстро сказал я, и Люси обернулась, взявшись рукой за занавес из шкуры.
– Долго мне тебя ждать? – спросила она, и повелительная нотка в ее голосе заставила меня поежиться.
Я остался стоять на месте, а Люси пожала плечами, опустила занавес и бросила корзинку с едой к моим ногам. В корзине я обнаружил разогретую банку консервированного перца, поджаренный хлеб с коричным сахаром и две завернутые в целлофан веточки брокколи, напомнившие мне миниатюрные деревья. В моих ушах звучало бормотание дедушки, и, чтобы отвлечься от этого звука, я начал есть.
Как только я закончил, Люси вышла, взяла корзинку и остановилась, лишь когда я заговорил:
– Пожалуйста, поговори со мной немного.
Она посмотрела на меня. Взгляд был тем же. Будто мы никогда даже не встречались.
– Иди поспи. Завтра… будет большой день.
– Для кого?
Люси поджала губы, и вдруг мне показалось, что она готова разрыдаться.
– Иди спать.
– Я не буду спать в хогане, – сказал я ей.
– Будешь.
Она повернулась ко мне спиной.
– Просто скажи мне, каким Путем мы идем, – попросил я.
– Путем Врага.
– А как это?
– Не важно, Сет. Твой дед думает, что это поможет ему говорить. Он думает, это поддержит его, пока он будет рассказывать тебе то, что должен тебе рассказать. Не беспокойся о Пути. Побеспокойся о своем дедушке, хотя бы раз.
Мой рот раскрылся от удивления, и мою кожу обожгло, точно она дала мне пощечину. Я было запротестовал, но потом понял, что, может, она права. Всю жизнь я представлял себе дедушку задыхающимся нелепым чудовищем в инвалидном кресле. И мой отец позволял мне это. Я заплакал.
– Прости меня, – попросил я.
– Не извиняйся передо мной. – Люси направилась к сетчатой двери.
– А ты не думаешь, что для них уже поздно? – крикнул я ей вслед, ужасно разозлившись сам на себя, на своего отца и на нее тоже. Жалея своего деда. Чувствуя жалость и страх.
Люси снова вернулась, и свет луны залил белые прядки в ее волосах. Скоро, подумалось мне, она вся будет седой.
– Я имел в виду врагов моего деда, – сказал я. – Этот Путь ничего не может сделать фашистам. Правда ведь?
– Его враги внутри его самого, – сказала Люси и оставила меня.
Несколько часов, как мне показалось, я просидел на песке, наблюдая за созвездиями, вспыхивавшими в черноте одно за другим, точно салюты. Я слышал, как на земле копошатся ночные существа. Я подумал о трубке во рту моего деда и о невыразимой боли в его глазах – потому что это была именно боль, как думаю я теперь, не скука, не страх, – и о врагах, находившихся у него внутри. И постепенно меня все же сморило. Я все еще чувствовал вкус поджаренного хлеба во рту, и звезды сияли все ярче. Я лег на спину, упершись локтями. И наконец, бог знает в котором часу, я заполз внутрь хогана, под брезентовый балдахин, сделанный Люси для меня, и заснул.
Когда я проснулся, Пляшущий Человечек качнулся ко мне, и я сразу же понял, где видел такие же глаза, как у дедушки, и прежний страх вновь заставил меня содрогнуться. Интересно, как ему это удалось? Резьба на лице деревянного человечка была примитивной, черты – грубыми. Но его глаза были глазами моего деда. Они были той же своеобразной, почти овальной формы, с одинаковыми маленькими разрезами у переносицы. Те же слишком тяжелые веки. То же выражение, или его полное отсутствие.
Я замер и затаил дыхание. Все, что я видел, были эти глаза, танцующие надо мной. Когда Пляшущий Человечек принял строго вертикальное положение, казалось, он тут же прекратил двигаться, будто бы изучая меня, и я вспомнил кое-что из того, что мне рассказывал отец о волках. «Они не суетятся, – говорил он. – Они ждут и наблюдают, ждут и наблюдают, пока не поймут – как им следует поступить, и тогда загоняют добычу. Наверняка».
Пляшущий Человечек начал покачиваться. Сперва в одну сторону, затем в другую, потом – обратно. Все медленнее и медленнее. Если он совсем остановится, подумалось мне, – я умру. Или изменюсь. Вот почему Люси лгала мне о том, что мы делали здесь. Это и была причина того, что моему отцу не позволили остаться. Одним прыжком вскочив на ноги, я обхватил Пляшущего Человечка за неуклюжее тяжелое деревянное основание, и оно снялось со стола с едва различимым легким звуком, точно я выдернул из земли сорняк. Я хотел бросить его, но не посмел. Вместо этого, согнувшись, не глядя на свой сжатый кулак, я боком подошел к выходу из хогана, отбросил в сторону полог, швырнул Пляшущего Человечка на песок и вновь задернул занавеску. Потом я присел на корточки и стал слушать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63