Он уже завершил эпизод с Арабеллой и Памелой Дикенсен – «PremierAmour» , – превзошедший все ожидания в плане «эстетичной эротики», которой добивался Борис.
Сид, чья голливудская закалка обеспечила его вполне павловским рефлексом на просмотры – то есть слепым, безграничным энтузиазмом, – не пропустил и эту оказию, тем более что теперь он сам принимал участие в действии. Однако природа материала потребовала от него определенной перемены самого существа похвалы, а потому, вместо того чтобы как обычно рыдать или гоготать, выражая высокую оценку, Сид дико орал:
– Христом богом клянусь, Б., у меня в жизни таким колом не стоял! Просто как ебаный камень, Христом богом клянусь! – Он повторял это снова И снова, точно литанию, потом вдруг спохватился и совершенно неподдельно смутился. – А, ч-черт, я совсем не это хотел сказать – пожалуй, я слишком увлекся. – Впрочем, Сид быстро узрел в своей первой реакции положительную сторону: – Но это просто показывает, какая силища у картины! Блин, парни, послушайте, по-моему, у нас охуительный хит на руках!
Материал с Анджелой, включая вставки с детскими воспоминаниями, также редактировался и монтировался по мере съемки. А поскольку снимали они чертовски последовательно, стало возможно поддерживать непрерывность монтажа почти до настоящего времени. Пока что, однако, этот материал видели только Борис, Тони и сам монтажер.
– Я просто не могу поверить, – негромко сказал Тони. – Все это даже как-то слишком.
– Гм. – Борис немного поразмыслил. – А знаешь, мне это что-то напоминает… волшебную сказку…
– «Красавица и чудовище»? – с хриплым смешком предположил Тони.
– Нет-иет, что-то более странное, с таким сновидным качеством… «Сон в летнюю ночь». Я хочу сказать, все это вполне могло быть сном, правда? Никогда не реализуемой сексуальной фантазией, которая возникает у девушки…
– Ну, не знаю, не знаю. Мне это кажется чертовски реальным. Знаете, если бы вас двоих тут не было, я бы, пожалуй, на это дело подрочил. Типа мой носовой платок уже наготове, и все такое прочее.
– А ты что думаешь, Фил? – спросил Борис у монтажера.
– Ну-у… – начал Филип, запрокидывая голову и на секунду закрывая глаза. Слегка гнусавый голос монтажера в верхнем регистре всегда успешно выдавал его итонско-оксфордское воспитание. – Фильм и впрямь совершенно экстраординарен, разве не так? Я даже не знаю, есть ли в нем что-то такое, что можно осудить… да, разумеется, там просто такого нет, правда? Он совершенно уникален, не так ли?
– А ты находишь его возбуждающим, – спросил Борис, – знаешь, сексуально возбуждающим?
– О да, действительно – в высшей степени. Я вдруг понял, что задумываюсь о том, как можно было бы сдержать публику во время премьеры. Разве не может она так сексуально возбудиться, что в зале начнется… некая оргия, которая сорвет весь показ? – Филип нашел этот образ забавным. – Возможно, если сделать сиденья под колпаком… чтобы каждый зритель сидел в своей стеклянной коробочке… тогда можно будет вполне резонно надеяться, что сексуального бесчинства удастся избежать. Правда? Ха-ха-ха.
Борис немного подумал.
– Гм. Знаешь, я не уверен в том, что женщин так уж сильно трогают подобные вещи… визуальные вещи. Тем не менее, нам следует это выяснить – верно, Тон?
– Верно, Б.! – воскликнул Тон с преувеличенным энтузиазмом, а затем в стиле Билли Грэма повернулся к воображаемой публике. – И сегодня вечером я даю всем вам торжественное обещание, что с божьей помощью мы сделаем так, чтобы драгоценные, священные, безупречно белые трусики невероятно милой и прелестной «мисс Средней Киноманки» стали насквозь мокрыми… да-да, будь они белыми, розовыми, желтыми, голубыми, черными, бежевыми, красными, телесного цвета или оттенка сепии… будь они окаймлены пенными кружевами или сладостными зубчиками… из латекса или спандекса… бикини, коротенькие или новомодные… из нейлонового трикотажа, «данскина», или ацетатной ткани… четвертого, пятого или шестого размера… да-да, я точно вам говорю, даже тогда станут они насквозь мокрыми… и, если по правде, милая девушка буквально утонет в своем драгоценном любовном соке, когда он в ней заструится – уже к концу заебательски-фантпастичной… охуительно-сногсишбателъной… ВТОРОЙ БОБИНЫ! – Он сделал паузу, переводя дух, а затем с мягкой, быстрой настойчивостью добавил: – И бог мне свидетель!
19
Они лежали на боку, повернувшись друг к другу, ногами к головам – на большой кровати, застеленной розовым атласом, под пологом зеркала с розовой окантовкой. Голова Фераля уютно размещалась между бедер Энджи, тогда как его руки крепко сжимали ее ягодицы, а язык осторожно пробирался к ее «пом-пому» – о чем сама владелица «пом-пома» даже не подозревала. Девушка располагалась схожим образом, прижимаясь щекой к ограничительной ткани на органе партнера, а «давний и далекий» блеск ее глаз отчетливо отражал двойную дозу смеси «винт – жидкий опиум», которую она заглотила по такому случаю.
Первая съемка велась сзади, и камера держала голую задницу Энджи. Руки Фераля, сжимавшие ее ягодицы, были покрыты теми же липкими полосками, что крепили ее «оснастку целомудрия». Голова его тем временем двигалась вверх-вниз в алчно-нежной имитации ласк клитора языком – пока еще он не дошел ни до полного введения языка во влагалище, ни до покусывания и сосания клитора. Энджи, в свою очередь, вовсю корчилась, вполне адекватно изображая растущее возбуждение.
Для реверса этой съемки – то есть с камерой на заднице Фераля – Борис планировал очень плотно взять Анджелу – сделать предельно крупный план только ее глаз и рта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82