Он, мол, уже давно оценил работы Тома. Цветные ему поначалу не нравились, но сейчас он и не представляет себе эти головы другими. Потом мы все вместе начинаем обсуждать творческое развитие Тома. Билли говорит, что цвет для него играет все более важную роль. Возникает пауза. Виноторговец повторяет свое прежнее замечание – не забывая прибавить, что он уже об этом говорил. Мы киваем друг другу. Лидия спрашивает, не пора ли разбудить Энрико.– Я ему не нянька, – говорит Том и накладывает себе полную тарелку салата. Мы все опять садимся за стол. Лидия ностальгически восторгается прошлым – тем, что она теперь называет берлинским периодом своей жизни. Том, не переставая жевать, рассказывает историю, как в те времена на одном вернисаже внезапно потух свет и тогда все разговоры стали как бы отражаться от потолка. Билли и Лидия фыркают. Том объясняет, что дело было в испорченном подслушивающем устройстве, которое работало, так сказать, наоборот, как усилитель. Теперь висбаденцы тоже смеются.Билли подсаживается ко мне и спрашивает, приблизив губы к моему уху, взяла ли Данни – мы с ней работаем в одной газете – своего племянника на время или насовсем.– Ведь мать этого мальчика, сестру Данни, кажется, насмерть сбила машина, когда она ехала на велосипеде?– Я и не знал, – говорю я, – что ты знакома с Данни.Билли вспоминает о других похожих случаях, когда водитель, сбивший кого-то, пускался в бегство, и говорит, что, наверное, такое несчастье вызывает у непосредственного виновника сильнейший шок и что на суде следовало бы учитывать смягчающие обстоятельства. Я с ней не соглашаюсь, потому что при столь снисходительном отношении любая свинья могла бы найти для себя оправдания.– Ты прав, – говорит Билли, – но все же в отдельных случаях необходимо принимать во внимание воздействие подобного шока.– Не могли найти лучшей темы! – кричит Том. Он предлагает Лидии и мне как-нибудь приехать к ним на целый уик-энд – в мае или в июне, или тогда, когда Билли будет давать концерт со своими учениками.– Дорогу вы теперь знаете, – говорит Билли. Наш подарок все еще лежит, нераспакованный, на табурете.На прощание Билли обнимает даже меня. Лидия долго канителится, прежде чем сесть в машину. Мы выглядываем в окна, машем и улыбаемся, хотя никто не может это увидеть.
– Уже полвторого, – говорит Лидия. Она открывает бардачок и складывает туда визитные карточки. – Нас приглашают на побережье Северного моря, в Циттау и Висбаден. – Она вытягивает и скрещивает ноги. Я ей предлагаю откинуть назад спинку и заснуть.– Я сегодня не слишком много болтала? – спрашивает она.– Нет, – говорю, – вовсе нет.Когда я притормаживаю у светофора перед стройкой, Лидия уже спит. Шоссе с недавно обновленным покрытием тянется – прямое, как стрела, и хорошо освещенное – через как будто вымершее местечко. Я еду дальше, не дожидаясь зеленого сигнала светофора. Внезапно за нами оказывается машина, водитель которой постоянно переключает фары то на дальний, то на ближний свет. После строительной площадки я снижаю скорость. На следующем перекрестке мы сворачиваем налево. Чужая машина следует за нами. Игра с переключением фар продолжается. Я проверяю свои фары, ручной тормоз, температуру, Уровень бензина, мигалки. Если бы задний свет не работал, Том бы наверняка нас окликнул.Я поправляю зеркальце заднего вида и смотрю направо. Те, в другой машине, явно не собираются нас обгонять. Их бампер остается на той же линии, что и наша задняя ось.У последнего дома цепочка уличных фонарей заканчивается, дальше по обеим сторонам дороги тянутся поля, освещаемые только тоненьким серпом месяца. Я поддаю газу, переключаю на дальний и стараюсь держаться середины шоссе, чтобы осевая линия бежала между колесами. На скорости сто двадцать километров в час мы мчимся по направлению к лесу. Они фактически гонят нас перед собой – эти румыны, русские, поляки или бог знает кто… А что если я налечу на какое-нибудь упавшее поперек дороги дерево? Я с сожалением думаю о том, что напрасно мы не взяли с собой Энрико.Мне нужно сохранять спокойствие, я не вправе полагаться только на свою рефлекторную реакцию… Бак заполнен на четверть. Это придает машине дополнительную маневренность. Мы в конце концов находимся в густонаселенном районе Германии, а не в какой-нибудь Сибири. У меня чешутся коленки – хорошо еще что не ступни. На ближайшем прямом отрезке дороги я перегибаюсь направо и пытаюсь нажать на кнопку Лидиной дверцы, но не могу дотянуться. Ощупью ищу кнопку на своей дверце.Если они столкнутся с нами, мы вылетим на обочину. А ведь у нас нет системы ABS, нет подушек безопасности, даже с моей стороны. Мы просто пристегиваемся ремнями. Может, ремни все-таки послужат какой-то защитой в случае бокового удара, думаю я.Опять поля, никаких домов, строительные площадки, дорога суживается… В зеркальце я вижу, как меркнут их фары.На железнодорожном переезде перед Гейтхайном мигает предупредительный сигнал, шлагбаум уже опущен. Я перегибаюсь через колени Лидии и проверяю, плотно ли закрыта с ее стороны дверца. Фары позади нас вновь зажигаются.– Гейтхайн, – сообщаю я только что проснувшейся Лидии.– У тебя ледяные руки, – говорит она.– За нами – психи, – говорю я.– Кто? – переспрашивает она и оборачивается.Они подъехали так близко, что их фары больше нас не слепят. И я могу рассмотреть плоское ребячливое лицо.– Псих, – говорю я. Он сидит, наклонившись вперед, как экскаваторщик, касаясь подбородком руля. И вдруг вытягивает вперед шею. Стукается лбом о стекло. Я ощущаю толчок.– Что ему надо? – Лидия опускает со своей стороны солнцезащитный козырек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94