Он наблюдает за Орландо, видит, как тот заталкивает свой чемодан на заднее сиденье такси и садится с другой стороны. Потом машина отъезжает.Рафаэль смотрит сверху на свое прежнее бюро. Оба окна автобусной станции – темные.– Диспетчер, – говорит Рафаэль. – Диспетчер, диспетчер, – повторяет он, – диспетчер, диспетчер… – Он произносит это слово все быстрее и быстрее, чтобы слоги утрачивали связь друг с другом, пока не станут даже для него самого чужими и бессмысленными – как для большинства тех, кому Рафаэль на вопрос о его прежней профессии отвечает: «Диспетчер». «Диспетчер пассажирских пригородных маршрутов в районах Альтенбург, Борна, Гайтхайн и Шмёльн, диспетчердиспетчердиспетчер…» Чем дольше он говорит, тем больше возникает неожиданных звуков. Рафаэль наслаждается этой путаницей, беспорядком, создаваемым им самим. Такое не всегда ему удается. Нередко бывает так, что слово сохраняет свою однозначность и понятность, что бы он, Рафаэль, с ним ни выделывал.Раньше он думал, что «диспетчер» – одно из тех немногих обозначений профессий, которые употребительны во всем мире. По крайней мере, западные немцы наверняка должны его понимать. Но оказалось, это слово – английское. Диспетчердиспетчер.
Рафаэль сразу подскакивает к телефону и хватается за него. Мгновение стоит неподвижно. Потом поднимает трубку и спокойно говорит: «Такси-Понтер, добрый вечер».– Это я.– Уже? – спрашивает Рафаэль.– Что значит «уже»?– Водитель помог тебе донести наверх чемодан?– Я здоров, Рафаэль.– Ну, если ты так считаешь…– Тебе уже позвонили сорок семь тысяч альтенбуржцев?– Кто?– Были звонки после того, как я ушел?– Ну да. Сейчас ведь Рождество, так что пару раз звонили.– А Дортмунд?– Что?– Выиграл?– А?– Я спрашиваю…– Надеюсь, надеюсь, что да.– Я только что слышал прогноз погоды. По-прежнему чуть выше нуля. Что будет на следующей неделе, они и сами не знают.– Они всегда так. Это меня бесит больше всего.– И меня тоже.– На следующей неделе все может измениться.– Само собой.– Орландо?– Да?– Прости… У меня температура. Я не хотел… Ты не посмотришь завтра мой компьютер?– Могу.– У этой бандуры уже ничего не функционирует.– Я посмотрю, заметано.– Это было бы славно, правда славно.– Ты останешься в конторе до одиннадцати?– До одиннадцати, да.– А шоколада хватит?– Шоколада?– Тебе нужно было носить имя Раффаэло, Раффаэло Ферреро, а не Рафаэль.– Мое имя связано только с художником. Но об этом уже никто не помнит.– С Рафаэлем?– Ну да.– И что у тебя с ним общего?– Ничего. Я тебе как-нибудь расскажу.– Ты рисуешь?– Я расскажу тебе, только не сейчас.– Я хотел предложить тебе кое-что, Рафаэль, – ты меня слышишь?– Да.– Я мог бы работать, пока не верну тебе все. Мне это пришло в голову только дома. Ты назови сумму, которую потратил, – на выплату мне пособия, и на ремонт, и на…– Как это?– Я мог бы работать, пока не возмещу тебе все расходы: на мое пособие по болезни, на ремонт машины…– Не болтай чепухи, Орландо.– Я приду завтра. Если что, ты в курсе, где меня искать.– Хм.– Кстати, Рафаэль…– Ну?– Ты тоже к этому причастен.– Что?– Тот, кто принимает заказ, несет долю ответственности.– Значит, по-твоему, я…– Можешь сосчитать до трех, если злишься.– Я сейчас больше не могу разговаривать.– Ты к этому причастен.– Что ж, – говорит Рафаэль и кладет трубку.– Диспетчер, – произносит он вслух и смотрит на оба провода над дверной рамой. Их голые концы оттопыриваются наподобие щупальцев. Рубашка прилипла к телу под мышками и на спине. Рафаэль закатывает рукава. Он подходит к окну, раскрывает обе створки, подныривает под перекладину рамы и высовывается наружу. – Диспетчер, – говорит он. – Диспетчер, диспетчер… – Он повторяет и повторяет это слово, все громче и быстрее. Рафаэль думает о том, что вот он видит собственное дыхание в виде облачка пара и в какой-то момент – даже заснеженный двор автовокзала. Но он не мерзнет. Не ощущает даже мгновенной волны озноба. Погода и в самом деле не по сезону теплая. Глава 10 – Улыбки Мартин Мойрер рассказывает, как после двадцатичетырехлетней разлуки он снова встретился со своим отцом. Неожиданные признания. Люди верующие болеют реже и живут дольше. Деяния апостолов и кухонные прихватки. Рассказать о встрече с моим отцом так, как я ее воспринял тогда, то есть описать, какое впечатление произвели на меня он сам и его история, мне трудно. Не потому, что я ее плохо помню – с тех пор еще не прошло и года, – но потому, что сегодня я знаю обо всем этом больше. Я бы даже сказал, что стал другим человеком.Однажды утром, в марте 1969 года, мама вошла в мою и Пита комнату и сказала: ваш отец бросил нас. Потом она раздвинула занавески, открыла окно и вышла. Мне было семь лет, а Питу – пять. «Кто бы тебя в школе о чем ни расспрашивал, помни: тебе нечего скрывать, абсолютно нечего», – посоветовала она мне, прежде чем повела моего брата в детский садик. Больше по этому поводу она ничего не говорила.Когда 13 февраля 1988 года родился Тино, я послал моему отцу фотографию нас троих. В пришедшей от отца поздравительной открытке лежали сто западных марок. В октябре 91-го погибла Андреа, моя жена. Об этом я тоже ему написал. Вместе с открыткой, в которой он выражал свое соболезнование, я опять получил сто марок. Позже я еще получил от него открытку из Мурнау, где он был в однодневной командировке.Незадолго до того как Тино, нашему сыну, исполнилось пять лет, его забрала к себе Данни, сестра Андреа. Она просто лучше меня умеет обращаться с детьми. Через пару недель после этого мне позвонил Томас Штойбер, наш бывший сосед, и спросил, не могу ли я купить и пригнать для него из Грёбенцеля, под Мюнхеном, подержанный автомобиль – пятый «БМВ».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94