– Простите, что вы шлифовали?– Я пишу, – сказал он. – И когда я этим занимаюсь, меня может отвлечь даже малейшая помеха, малейший шум. А здесь, как вы сами знаете, слышно, когда в квартире тремя этажами выше плачет женщина. Тем не менее я volens nolens Волей-неволей (лат.).

ждал, когда Эрик зайдет ко мне попрощаться. Я слышал, как он спустил воду в унитазе, как возился в ванной. Когда все затихло, я подумал, что Эрик просто лег спать. В последнее время у него появилось много закидонов – возраст полового созревания, знаете ли. Я еще размышлял, стоит ли мне самому зайти к нему, пожелать спокойной ночи. Я как-никак остался за главного. И вот… Я толкнул дверь… – Бертрам замолчал. Я подняла голову и встретила его взгляд. Хотя, казалось, он чувствовал себя раскованно, вертикальная складка не исчезла с его лба.– Представьте себе: там сидели трое парней. – Его правая рука сделала такое движение, будто вырвала что-то из воздуха. – Вы только представьте. Трое подростков, все Эрикова возраста, ну, максимум, тринадцать или четырнадцать лет. Сидят и шушукаются между собой, не обращая на меня никакого внимания. Я, конечно, не понял, о чем они шептались. Я только знал, что трое совершенно чужих парней сидят поздним вечером, в половине десятого, в моей квартире. Они поднялись, по очереди протянули мне руку, представились, назвав какие-то имена и фамилии, и – снова уселись.«Где Эрик?» – спрашиваю я, и потом, поскольку они не отвечают, спрашиваю еще раз, и вдруг вижу, что Эрик лежит под своим аккуратно расправленным одеялом как труп – видны только кончики его волос.«Эрик! – кричу я. – Эрик, что происходит?» – Тогда трое юношей прикладывают пальцы к губам и предостерегающе шипят: «Тсс».Он показывает мне это в лицах и повторяет: «Тсс, тсс». Я рисую удлиненный крендель слева направо через всю страницу. Лицо Бертрама покраснело от возбуждения.«Не будите его, – говорит самый рослый, – пусть спит». При этом он тянет за край одеяла, пока не обнажается вся голова Эрика, и высоко поднимает лезвие бритвы. «Красивые маленькие ушки, – говорит он, – красивый маленький носик», – и машет лезвием в воздухе, чтобы я тоже его хорошо разглядел, как иллюзионист, который что-то показывает. «У вас нет никаких шансов, – говорит другой. – Так что не делайте глупостей, иначе маленький Эрик лишится не только уха». «Кто вы?» – спрашиваю я. «Вас это не касается». Мне приходится сесть, и они привязывают меня к стулу, рядом с письменным столом Эрика. На какой-то миг во мне просыпается воля к борьбе. Ты справишься, ты сильнее этих подростков, говорю я себе в то время, как они меня привязывают. Но они вооружены бритвенными лезвиями, и пока я доберусь до Эрика, он будет искалечен или убит. Судя по тому, как они все это проделывают, это не первый их опыт, у них была практика, они – профи.Я все еще обвожу змееобразными линиями имя «Бертрам». Он молчит. Я пробую ватрушку и кладу ее обратно на тарелку. Бертрам смотрит на меня. «Эта капелька могла бы спасти ваш аквариум», – выхватывают мои глаза строчку из объявления в лежащей на самом верху газете, и я автоматически подсчитываю стоимость рекламы: две колонки, высота шестьдесят миллиметров плюс пятидесятипроцентная надбавка за размещение на последней странице.– Раздается короткий звонок в дверь, – возобновляет он свой рассказ и откашливается. – В этом отчаянном положении я кричу, кричу как сумасшедший, взывая о помощи, пока один из них не зажимает мне своей влажной гадкой лапищей рот. Входят еще два подростка и, видимо, не умея придумать себе иного развлечения, плюют мне в лицо. Плюют все пятеро, каждый – по крайней мере трижды. Потом они затыкают мне рот кляпом из кухонных тряпок и полотенца. Слава богу, насморками я почти не болею. Им ведь было до лампочки, задохнусь я или нет. Тут я услышал, как поворачивается ключ в замке. Они мгновенно утихомирились и притаились как мыши. Один из них крикнул в коридор: «Добрый вечер, фрау Бертрам, вашему Эрику плохо, идите сюда скорее, да идите же!» Я чуть не обезумел при мысли, каким шоком это будет для Даниэлы, как она потом всю жизнь не сможет от него оправиться. Но я был связан и не мог ей помочь. Я ничего не мог сделать. Они сразу прикрывают за Даниэлой дверь, и тот тип, что сидит на Эриковой кровати, говорит: «Вы бы разделись, фрау Бертрам, здесь жарко», – и все пятеро гогочут.Голос Бертрама делается более монотонным. Он торопится, будто у него истекает время. Парни расстегивают ширинки, и происходит то, чего можно было ожидать. Бертрам не пропускает подробностей, про кляп во рту он давно забыл.– Это противоречит логике, – говорю я, выключая магнитофон. И добавляю, что охотно потрачу последние пять минут на то, чтобы рассказать историю, которую я сама пережила и которая, в отличие от его басни, правдива вплоть до мельчайших деталей.– Еще месяц назад я была такой дурочкой, – говорю я, – что рискнула одна пойти в квартиру того сумасшедшего старика, что живет над нашей редакцией. И когда я наведалась в его холодное жилище, думая, что сумею уговорить его больше не дебоширить, он повел меня в спальню и стал орать, что я – отъявленная воровка, для которой даже западный замок, новый замок западного образца, не составляет никакого препятствия. Я, мол, украла у него две месячные пенсии, не говоря уже о новых брюках и его коричневых сандалетах. Более того, я бросила в его стаканчик для бритья огарок свечи и спрятала за шкафом топор. И в подтверждение своих слов он действительно достает из-за шкафа топор, а потом требует, чтобы я последовала за ним, так как это еще далеко не все. Он, шаркая, проскальзывает мимо меня, выключает свет – и я оказываюсь в абсолютной темноте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94