* * *
Для поэта нет места лучше, чем в святилищах выблядков. В питомниках попрошаек, где каждый в равной степени – и свой, и чужой. Мои пожитки хранит развалюха в Нортон-Фолгейте. Туда я и направился, нырнув в это яркое, пропитанное вонью Темзы утро.
По театральным меркам было еще рано, но улицы уже кишели желающими подзаработать. Я пересек мост против потока паломников, устремленных к берегам, которые я только что покинул. Тех, кто продавал самих себя, за неимением ничего другого. Жонглеров и фокусников, фальшивомонетчиков и наперсточников, танцоров, скрипачей, щипачей, зазывал и разводил, пьяниц и бродяг всех мастей. Три поколения жуликов сновали в толпе, оборванные дети следили за беготней подмастерий и одиночек; старые солдаты, уже негодные воевать, превратившись в шаркающих попрошаек, лелеяли свои язвы. Все они, покинув ночные прибежища укромных мест, направлялись в Сити.
Среди них выделялись приезжие. Не найдя сочувствия в собственном отечестве, они разыскивали его здесь, таща с собой свои уставы и обычаи, а заодно – умения, которые Королева желала бы присвоить. Среди публики они были на дурном счету. Их искусность и отличия порождали зависть и недоверие, которые приводили к ссорам, дракам, убийствам и смуте. Корона отвечала на них статутами, обещавшими строжайшие меры вплоть до смертной казни всякому, кто причинит зло иностранцу. Бумага, которую предъявил мне Совет, впутывала меня и мои стихи в заговор против чужаков, за который недолго оказаться на виселице.
С сумерками движение толпы оборачивалось вспять, а к ночи вслед за жуликами в эти лихие кварталы сползались обитатели Сити, респектабельные богатеи и бедняки, свободные граждане, торговцы, аристократы, эсквайры и джентльмены. Того, кто искал, где бы проиграть деньги, ждали игорные дома и медвежьи ямы. Того, кто искал женского общества, встречала разномастная армия распутниц, блядей и шестипенсовых поблядушек. Окрученный и ослепленный, он ронял перед ними брюки в притонах, благодаря Господа за изобретение такого греха, в котором можно покаяться и отречься от него, еще не вернувшись на безопасный берег Темзы.
– Береги кошелек! – выкрикнул кто-то в гуще толпы. Кто поумнее – а таких было большинство – не купился на старый трюк и не прикоснулся к своим деньгам, но рядом со мной юноша в вельветовых панталонах схватился за борт своей куртки, любезно указывая вору мишень. Мимо, проворно управляясь с костылем, проскакал одноногий и походя толкнул парня. Следом за ним, искусно лавируя верхом на ящике с колесиками, прокатился другой увечный – без ног, но с необыкновенно длинными руками. Физиономии обоих цвели следами множества пьяных боев. Простофиля в мгновение ока лишился своей мошны, а похитители растворились в толпе. Никто не выказал сожаления. Лондон – хороший учитель и дает уроки ежеминутно; главное – не считать ворон.
Каждая четвертая дверь вела в кабак или пивную, каждая пятая – в бордель. Мне же не давала покоя встреча с Советом, случившаяся сразу же после того, как Уолсингем одарил меня своими милостями. Мы совершили нешуточное преступление, но ни один не мог донести на другого так, чтобы не увязнуть самому. Уолсингем мог легко освободиться от меня, не прибегая ни к закону, ни к убийству.
Прогнав эти мысли, я задумался, свободны ли до сих пор мои комнаты. Накануне отъезда я заплатил хозяйке за два месяца вперед. Она, помню, жарила требуху. Порубленные кишки извивались в собственном жиру подобно личинкам, подпрыгивали и трещали на раскаленной сковороде. Кругом стоял приторный запах ведьмы, сжигаемой на костре. Хозяйка обернулась на стук в дверь со своим обычным кислым выражением, однако сменила его, едва я пообещал, что уеду, и показал деньги. Она перепробовала каждую монету на зуб, затем схватила мертвой хваткой меня за руку. Ее клешни были тверже стали и морщинистее, чем ее лицо. Хозяйка пригласила меня разделить с ней трапезу и, ничуть не оскорбившись моей брезгливой гримасой, принялась вкушать сама, прерывая чавканье ветхими улыбками и заверениями в неприкосновенности и чистоте моих хором.
Но в мире, где все мужчины рогоносцы, кто станет верить домохозяйке? Ничто не мешало ей лишний раз подоить кровать отъезжего жильца. Случись мне возвращаться при более благоприятных обстоятельствах, я ворвался бы к себе, готовый выпотрошить любого пришельца, но сейчас меня мутило от опасения найти среди своих скудных пожитков какого-нибудь полуразложившегося джентльмена. Хуже того – те, кто перевернул вверх дном комнату Кида, могли заглянуть и ко мне. Кто знает, что ожидает меня там? Я нырнул в таверну напротив – обычный подвал, где нельзя распрямиться; как раз то, что мне нужно в таком настроении. Наплыв посетителей еще не начался, одни еще не заработали настоящей жажды, а другие даже не выползли из кроватей. Но и теперь в сумраке несколько завсегдатаев сосали пиво и трубки за грубыми столами, занозистыми и коряво изрезанными беззаботными завсегдатаями. Я отправил паренька, скучавшего у двери, сообщить домохозяйке, что я приехал и прошу подготовить комнаты, затем обосновался в темном углу, откуда хорошо просматривался вход, и заказал хереса. В центре комнаты несколько мужчин пытали удачу. Тишину нарушали только равномерное клацанье костей и негромкие голоса, объявлявшие ставки. Случайные цифры успокаивали меня. Я потягивал вино, целиком отдавшись этой музыке.
Но вскоре события прошедшего дня вернулись ко мне. Долгая дорога из Скедбери, палата Совета. Я вспомнил о могуществе моего покровителя и снова задумался, чем чревата наша последняя вечеря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24