– Нет, – сама себе отвечает она.
– А тебе не кажется, что мама обидится?
– Не знаю. Может быть. Не знаю.
– Ты же для нее все! По-моему, она здорово обидится.
– Теперь уже нет. Я теперь уже не все для нее. – Глядя на меня, она опирается на локоть. – А для тебя? Разве я не много значу для тебя?
– Ты для меня значишь больше всего на свете.
– Ну и...
– У меня есть кое-что такое, чего нет у нее. Я больше преуспел, чем она. Я больше заработал денег...
– Сейчас она зарабатывает кучу денег. Готова побиться об заклад, что больше, чем ты!
– Может быть. – Черт, только этого мне еще не хватало! Чтобы Клаудия сидела тут и подсчитывала, кто из родителей больше зарабатывает.
– К тому же у меня это был уже второй брак, а она раньше не была замужем...
– Тебе же самому с ней страшно не нравилось! Это было еще хуже, чем быть вообще неженатым. Ты мне сам говорил. – Она видит меня насквозь.
– К тому же сейчас я живу с другой женщиной.
– С Мэри-Лу?
– Да.
– А почему она сегодня не приехала?
– Она не захотела мозолить тебе глаза, ведь это же твой праздник.
– Ты бы сам ей не разрешил, правда?
– Да.
– Надо было ей приехать. Мы бы здорово повеселились.
– Я ей передам. Она будет рада это слышать.
– Мне кажется, она бы мне понравилась.
– Ты бы ей тоже понравилась.
– Это важно. На тот случай, если ты на ней женишься.
Черт, мне за ней не угнаться!
– Мы пока даже не заикаемся об этом, Клаудия.
– Когда-нибудь, может, и заикнетесь. Просто я хотела тебе сказать, что она мне нравится. На случай, если это будет тебе интересно.
– Спасибо.
Мой мозг работает с лихорадочной быстротой. Общеизвестно, что дети обладают даром предвидения, неужели она догадывается о чем-то таком, о чем я сам не имею ни малейшего представления?
– Маме как раз это и нужно, – продолжает она.
– Выйти замуж? По-моему, на новой работе у нее нет времени думать об этом.
– Так или иначе, время у нее находится.
– Откуда ты знаешь? Она что, сама тебе об этом говорит?
– Она мне больше ни о чем не говорит. Она мне приказывает .
– Ты уверена, что не преувеличиваешь?
– Да. Она все говорит приказным тоном. Она без конца срывает на мне злость.
– Клаудия...
– Да, срывает! Теперь она то и дело выходит из себя. Что бы я ни делала, ее это не устраивает.
– Это все из-за новой работы. Ей, наверное, на самом деле трудно приходится, она работает гораздо больше, чем раньше. Она к этому не привыкла, ее гложет сознание вины из-за того, что она не уделяет больше времени тебе, вот она так и поступает. Ты же знаешь, что она души в тебе не чает.
– Ну да! – говорит она без всякого воодушевления.
Горячий шоколад в чашке уже остыл. Я снова наливаю его в кастрюлю, чтобы подогреть. Она бредет следом за мной на кухню. На ней ночная рубашка, она уже собралась ложиться спать. Уже одиннадцатый час, обычно она ложится пораньше. Я думал, что мы с ней выпьем горячего шоколада и поболтаем на сон грядущий.
– Она что, с кем-нибудь встречается? – спрашиваю я. – Она мне говорила, что видится кое с кем из мужчин.
– Одни зануды.
– Не все, наверное.
– Все до одного! Мама почти ни с кем и не встречается больше одного раза.
– Ей угодить трудно.
– Все они – зануды. Я бы никого из них даже близко к себе не подпустила.
– Рано или поздно она найдет себе кого-нибудь.
Теперь, когда она процветает и уверена в своих силах, это лишь вопрос времени.
– Мне все равно. Иногда я думаю, что она просто боится.
Устами младенца...
Когда я наливаю шоколад обратно в чашку, звонит телефон. Взяв трубку, Клаудия слушает секунду, потом передает трубку мне.
– Ты смотришь телевизор?
– А что там? Это Мэри-Лу.
– Включи телевизор. – Судя по голосу, она страшно взволнована.
– По какой программе?
– По любой. По всем программам одно и то же.
– А что мне там смотреть?
– Просто включи, и все! Я сейчас приеду. – Она бросает трубку.
Я передаю Клаудии чашку с шоколадом, захожу в гостиную и, взяв блок дистанционного управления, включаю телевизор. В желудке у меня бурчит сильнее прежнего, такое впечатление, что сейчас вырвет.
– Как только допьешь шоколад, – говорю я, – чисти зубы и марш в кровать. Comprende?
– В день рождения?
– Уже почти половина одиннадцатого. Пей и ложись... – Я замолкаю на полуслове, стоит четкой картинке появиться на экране телевизора.
Здание тюрьмы штата. Небо освещено прожекторами, которые обшаривают его вдоль и поперек позади проволочных заграждений, за главными воротами, где установлены телекамеры. Света в здании самой тюрьмы не видно, единственное место, где виден свет, это несколько зданий, которые полыхают пожарами. Все кадры сделаны с большого расстояния, от места, где стоят телекамеры, до любого из зданий, расположенных за заграждениями, будет добрых две сотни ярдов.
Десятки агентов полиции штата и пожарных скопились перед зданием. Полицейские и пожарные машины, передвижные телевизионные установки и другие автомобили заполнили стоянку и прилегающие к ней места для мусора. Повсюду царит суматоха, люди носятся взад-вперед, слышно, как, отключив микрофоны, они что есть силы орут друг на друга. Словом, столпотворение.
Перед объективом камеры появляется диктор. Внезапно у него за спиной, из-за тюремных стен, раздается взрыв. Диктор невольно нагибается, прикрывая голову руками. За первым взрывом следует еще один, над крышей одного из тюремных зданий в небо поднимается огненный шар.
Диктор берет себя в руки, поворачивается лицом к камере. Его бьет нервная дрожь, насколько ему известно, тюрьма вообще может взлететь на воздух, и восемьсот заключенных, вооруженных до зубов, в любую минуту могут ринуться наружу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174