ОСТАВЬТЕ ЕГО! Генри!», а он в диком ужасе пронзительно визжал, в то время как вокруг него рвались пороховые хлопушки.
Его отец вылетел из дома, как сумасшедший, и с такой силой ударил первого попавшегося на его пути мальчишку, что тот растянулся на мостовой. Он схватил сына и взбежал с ним по лестнице, а Хэнк так вцепился в буханку хлеба, что превратил ее в бесформенную массу. Дома его мать негодовала: «Я не должна была его посылать. Надо было тебе слушать этот проклятый бейсбол! Я знала, что ему не надо было выходить сегодня на улицу. Я знала это! Я не должна была посылать его».
Отец ответил: «С ним все в порядке, с ним все в порядке. Они ничего ему не сделали».
И, может быть, они действительно ничего не сделали. Но с этого дня он начал заикаться и заикался до тех пор, пока ему не исполнилось одиннадцать лет. Когда он стал юношей, заикание стало реже, но возвращалось всякий раз, как только что-нибудь расстраивало его, и тогда он снова вспоминал четвертое июля в Гарлеме с фейерверками, рвущимися вокруг него, с дьявольским адом у своих ног, над своей головой, вокруг себя.
Он поднялся по лестнице дома, где жила Мэри Ди Пэйс. Ее квартира находилась на четвертом этаже. Пружина для замка на ящике для бутылок с молоком была сбита, и замок свободно висел на дверце. Его первой мыслью, было, что в Гарлеме ВСЕ ЕЩЕ продолжают воровать молоко. Он мрачно усмехнулся. Люди могли изобрести искусственные спутники, чтобы запустить их в космос, могли послать ракеты на Луну, могли создать межконтинентальные баллистические снаряды, способные уничтожить города, а здесь, в Гарлеме, если вы не установите проволочный предохранительный крюк на дверцу ящика для молочных бутылок, с помощью которого его можно запирать изнутри вашей квартиры, молоко все равно украдут. Вздохнув, он постучал в дверь.
– Хэнк? – раздался ее голос.
– Да.
Дверь открылась.
– Привет, Хэнк, – сказала Мэри. – Входи.
Выражение ее глаз было усталым, а скорбные морщинки в уголках рта явно выдавали напряжение последних нескольких дней. Но тут же он понял, что она, как всякая женщина, преодолев ужас и состояние истерии, вызванные первоначальным потрясением, теперь с удивительным самообладанием готова была предстать перед тем, что ожидало ее впереди. В ее взгляде (а он знал этот взгляд, он часто видел его на лице Кэрин) было сочетание силы, достоинства и решимости. Этот взгляд испугал его. Это был взгляд тигрицы, охраняющей вход в логово со своими детенышами.
– Входи, Хэнк, – повторила она. – Я только что пришла. Я разговаривала с защитниками Дэнни… На этот раз не будет никаких сцен, – заверила она. – Я обещаю.
Он прошел за ней по короткому коридору в гостиную, обставленную мебельным гарнитуром, купленным в одном из магазинов на Третьей авеню. В одном углу комнаты на столике стоял телевизор. На единственном окне, которое открывалось в узкое, похожее на шахту пространство между домами, висели шторы. За окном спускалась пожарная лестница.
– Присаживайся, Хэнк, – пригласила Мэри. – Здесь не так уж плохо. Через это окно и окно в спальне напротив, которое выходит на улицу, немного продувает.
– Спасибо, – ответил он и сел на диван. Несколько минут царило неловкое молчание. Затем он сказал:
– У тебя неплохая квартира, Мэри.
– Не обманывай, Хэнк, – ответила она. – Я переехала сюда с Лонг-Айленда и знаю, что такое хорошая квартира.
– Почему вы вернулись в Гарлем, Мэри?
– Они сократили производство, и Джонни потерял работу. Мы скопили немного денег и, я думаю, мы могли бы продолжать там жить, но один из наших друзей открывал обувной магазин здесь, в Гарлеме, и предложил Джонни стать его компаньоном. Джонни решил, что нам следует принять предложение. Я тоже так думала. – Она покачала головой. – Тогда это казалось правильным решением. – Она помолчала. – Если бы мы могли предвидеть, если бы мы могли знать… Она не закончила фразу и погрузилась в молчание.
Он сидел, наблюдая за ней и гадая, действительно ли прошло первоначальное потрясение. Она вдруг подняла глаза, и какое-то время они смотрели друг на друга через широкую бездну прошедших лет. В течение нескольких минут ни один из них не проронил ни слова. Затем, словно борясь с внутренним тайным решением, Мэри спросила:
– Хочешь что-нибудь выпить?
– Нет, если это связано с какими-нибудь хлопотами. Я пришел только…
– Мне немного стыдно, Хэнк, – сказала она, опустив глаза, – я так вела себя в твоем кабинете. Я хочу извиниться.
– Мэри, нет необходимости…
– Такое… понимаешь, никогда не думаешь, что подобное может случиться именно с тобой. Все время читаешь об этом в газетах, но для тебя это ничего не значит. И вдруг это случается с тобой. С твоей семьей. С тобой. Требуется… требуется некоторое время, чтобы… осознать это. Так что… пожалуйста, прости за то, что я так себя вела. Я была сама не своя. Я просто… Она быстро встала. – У нас есть только виски и джин. Что ты предпочитаешь?
– Джин, – сказал он.
Она ушла на кухню. Он слышал, как она открыла дверцу холодильника, слышал дребезжание подноса со льдом. Вернувшись в гостиную, она подала ему бокал и села напротив него. Они не произнесли тоста, а молча пили маленькими глотками. Внизу, во дворе, кто-то загремел крышкой, закрывая мусорный бачок.
– Люди очень странные, не правда ли? – неожиданно сказала она. – Вот, например, двое людей, которые когда-то так хорошо знали друг друга, могут встретиться и… быть совершенно чужими. – С ее губ сорвался странный смех, выражавший смущение и горечь. – Странно, – повторила она.
– Я пришел сказать тебе…
– Мне хочется верить, что люди, которые когда-то значили что-то друг для друга… что, если ты знал кого-то очень хорошо… – Она молча боролась с какой-то мыслью, а затем сказала просто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62