Целый час бродили мы с Шимеком по туннелю, обстукивая и ощупывая каждый камень, каждую трещинку, каждый кирпич и кусок цемента. «Вайзер! – кричал я. – Вайзер, это ты уж слишком загнул, где вы?» Но кроме шума воды и гулкого эха, никто нам не отвечал. Мы сидели над Стрижей до вечера у обоих выходов из туннеля, а Петр караулил наверху, на насыпи, – все безрезультатно. Возвращались мы понурив головы, и, хотя каждый из нас думал, что ничего дурного не случилось и что они самое позднее завтра утром появятся в школе на торжественном собрании в честь начала учебного года, хотя мы твердо в это верили, все же чудилось нам в их исчезновении что-то ненормальное, словно Вайзер, договорившись с нами о чем-то, надул нас, чего он никогда не делал за все время знакомства. Когда позади осталось брентовское кладбище – мы шли по насыпи – и когда с вершины Буковой горки мы увидели крыши нашего квартала и дальше бетонные плиты аэродрома и залив, с севера, со стороны моря, задул первый в том году холодный, освежающий ветер. У домов, где кончался лес, я почувствовал на лице большие, как виноградины, тяжелые капли дождя. Они падали на землю и тут же впитывались, но за ними все быстрее летели следующие, и через минуту улица, город и весь мир тонули в серых струях дождя.
Да, именно тут кончается повествование. Все мысли, связанные с Вайзером, очень меня волнуют, так что я не буду развивать их дальше, хотя сохраню в памяти и в сердце. Но остался еще Петр. Для него я завернул исписанные листки в серую бумагу и всунул в щель бетонной плиты.
– Это ты? – спросил он.
– Я.
– Зачем пришел, ведь сегодня не День поминовения?
– Да, Петр, я просто принес тебе кое-что. Прочти, а я приду завтра или через два дня, тогда и поговорим.
Он не отвечал. Это означало, что он согласен.
Сам не знаю, как это получилось – вместо того чтобы ехать на автобусе, я иду на эту встречу пешком. Сначала миную Буковую горку, где новые чистенькие аллеи ничем не напоминают те времена. По левую руку было брентовское кладбище. Вот здесь… Но на большом пустыре нет надгробий с готическими буквами. Деревья вырублены. Бульдозер рядом с кирпичным костелом сгребает в кучу груды камней и разбитых плит. Роет котлован для фундамента под новый, намного больший костел, котлован глубиной в несколько метров и размером со спортивную площадку. Иду дальше. Там, где находился пустой склеп, стоит четырехэтажный дом с тремя подъездами. Первые жильцы вешают занавески и отмывают окна после маляров, хотя холодно. Я стою на железнодорожной насыпи. Там, где за стеной леса виднелись окружающие стрельбище холмы, теперь я вижу еще не облицованные башни-многоэтажки. Одна, другая, третья и за ними еще одна. Поверхность насыпи вся в колдобинах – ее разъездили машины садоводов и грузовики. Я иду дальше по насыпи, до самого рембеховского шоссе. Но оно не похоже на шоссе. Это обыкновенная улица с тротуарами, фонарями, и на ней много машин. Я устал, совсем как старик. Жалею, что не поехал автобусом. А может, думаю я, и хорошо, что посмотрел. Ведь Петр всегда начинает разговор с расспросов, что происходит в городе. Просит рассказывать ему все до мелочей, очень подробно. Так что я еще раз взгляну на все это и пойду к нему на кладбище. Не задумываясь больше, иду по улице вниз, а потом направо вверх, и вот я там, куда должен был попасть. Если свернуть от ворот кладбища направо, можно дойти до сумасшедшего дома. Если бы я пошел в этом направлении, то, минуя корпуса с зарешеченными окнами, окруженные старым парком, я бы дошел до того места, где в последний раз видел Вайзера. Но не для того я проделал такой длинный путь. Сейчас мне нужно поговорить с Петром. Сажусь на холодную плиту и поправляю кашне.
– Прочитал? – спрашиваю я, хотя не знаю, настроен ли он на разговор.
– Да, – отвечает он.
С минуту молчим. Я вытаскиваю рукопись из щели и прячу в сумку. Но Петр не начинает со своего «что слышно». Наша беседа принимает сегодня несколько иной характер, я чувствую это, когда звучит первая фраза:
– Ты не написал, в каком платье была Элька.
– Когда?
– Над Стрижей.
– Конечно, в красном.
– Это нужно отметить.
– В том самом, в котором была на аэродроме.
– Ну хорошо. А что с оружием, которое прятал Вайзер? На следствии говорили, что нашли только взрывчатку. А об оружии ни слова!
– Они не нашли ничего, кроме тротила и детонаторов. Должно быть, Вайзер перепрятал все еще до того, как мы пошли на завод искать его. Помнишь – проход в стене, через который ходили в его тайник, был заложен.
– Помню.
– Вот именно. Он все предвидел и точно рассчитал, согласен?
– Теперь о других деталях. М-ский получился как в жизни, очень похож. Но только он наверняка не допускал ошибок в природоведении. Он никогда не ошибался в названии растения, насекомого, бабочки или в классификации, а ты…
– А разве это была не арника горная?
– Конечно, это была Arnica montana, цветок горной арники, которую еще называют арникой обыкновенной. Но ты написал, что М-ский отнес ее к подсемейству Liguliflorae , или хоботкоцветных. А М-ский не ошибался в классификации никогда. К этому подсемейству принадлежит, например, Scorzonera hispanica или Taraxacum officinale, но…
– Господи, а это что такое?
– Scorzonera hispanica? Козелец испанский. A Taraxacum officinale – дикий цикорий, или просто одуванчик. Вот они относятся к подсемейству Liguliflorae, но никак не Arnica montana!!!
– С ума сойти, откуда ты знаешь эти названия? М-ский этому не учил.
– Arnica montana принадлежит к подсемейству трубкоцветных, по латыни Tubuliflorae, к тому же, что, скажем, и Achillea millefolium, то есть тысячелистник обыкновенный.
– Разве это так уж важно?
– Если ты писал об М-ском – очень важно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74