– Может быть, я вместо вас помолюсь.
– У меня разрывается сердце.
– Вы хотя бы оплеуху не получили.
– Она… часто так себя ведет?
– Постоянно. Угадать никогда невозможно. Можно сказать, грозовая туча за горами.
– Я бы убил эту женщину, будь она моей…
– Взгляните на меня – где мне с ней справиться. Видно, поэтому она меня и подцепила.
– Я все думал, почему… откуда такой худенький белый мальчишка… никак не мог понять. Иногда думал, стоя за кафедрой…
– Она держит меня на костре, я стою в нем не только ногами. Наверно, мне нравятся ее колотушки. Может быть, я для нее какой-нибудь фетиш, не знаю.
– Не объясняйте, прошу вас, слышать не хочу.
– Пожалуй, я лучше пойду.
– А мне надо прилечь.
– Прилягте, проповедник.
– Прилягу.
Он вышел из кабинета, отыскав дверь на ощупь. Рози по очкам заработала технический нокаут, а меня ждал настоящий.
На стоянке я заметил приоткрытую на ширину ступни водительскую дверцу машины, открыл ее одной рукой, прикрыв лицо другой. Повернул ключ зажигания. Она плакала, вздрагивая, обхватив себя руками.
– Бог обманул меня, гнусный долбаный сукин сын.
– Рози, ты в своем уме? Разве можно так говорить?
– Какое тебе дело, мать твою? Ты ни во что не веришь.
– Правда, только точно никогда не знаешь. Просто на всякий случай не надо говорить таких слов.
– Нет, нет, всем на меня плевать. Нету никакого Бога.
– Господи, Рози, тебя вокруг люди слышат!
– Знаю, Иисусу не все равно, а Богу наплевать. На меня снизошло просветление.
– Озарение.
– Нет, я видела свет.
– Просто солнечный зайчик в зеркальце.
– Нет, не просто. Это Иисус просиял. В сияющих одеждах. Он мне явился.
– Ладно, ладно. Поедем домой.
– Я Его голос слышала.
Мы выехали со стоянки. По дороге и до конца дня Рози общалась с Иисусом. У нас была тогда маленькая квартирка в Западном Голливуде, и соседи наверняка думали, будто мы с порога набросились друг на друга.
– Да, Господи! Да, Боже! – кричала Рози. Ей было необходимо то, что она себе воображала, поэтому я тихонько держался в сторонке.
Ночью в постели вопли вроде заглохли. Она впервые за долгое время заговорила со мной:
– Мне надо учиться. Все, во что я верила, одно вранье. Мать моя – лживая сука.
– По-моему, родители детям желают добра. За исключением моей матери, но это совсем другое…
– Именно она меня уверяла, будто я хорошо пою. Наверно, хохочет сейчас, сумасшедшая пьяная сука.
– Утихомирься.
– Сука, а отец – тупоголовый поганый подзаборный пес, который вынюхивает дерьмо, поджав хвост. И не уговаривай меня угомониться, пока я тебя не прибила.
В тот день в основном было написано Евангелие от Рози – карандашом, чтобы кое-что в случае необходимости можно было б стереть. Не потому ли я сейчас забыл ее на минуту и с большим удовольствием вспомнил почти не обросшие мясом косточки Мэри Уиткомб?
Показался Сан-Диего. Он почему-то подействовал мне на нервы даже сильнее, чем скалы вдоль берега. Слишком уж аккуратный и чистый, особенно пригороды с настолько одинаковыми отдельными и многоквартирными домами, что соседи наверняка по ошибке входят в чужую дверь: «Что у нас на обед? Ух, извините, снова не туда попал…»
Мэри обычно предпочитала селиться на первом этаже. Согласно телефонному справочнику, там и теперь жила. Я припомнил дорогу к тому самому дому, одному из двух, где я жил в Сан-Диего, считая дом отдыха. Квартал назывался каким-то там «парком», где шестикратно повторявшиеся здания с тоской и скукой смотрели друг на друга.
Когда я сворачивал на стоянку, намеченные действия представились импульсивными и чудовищными, опасным началом чего-то неведомого. В крови кипел адреналин, горячил, оживлял, я обливался паническим потом. Всегда старался избегать подобного состояния. Если дело доходило до выбора между дракой и бегством, то пускался в бегство – боксер с проворными ногами и без кулаков.
Теперь совсем другой случай. Хочется перемен. Не знаю почему – может быть, потому, что щеки постоянно немеют от оплеух, спина разламывается от тяжеленной туши Рози, нутро чует, к чему идет совместная жизнь. Конец нашему браку? Сказать невозможно. Но в бродяжничестве я усвоил одно: разрыву очень часто предшествует непонятная грусть и печаль, как будто я заранее по кому-то тоскую, сомневаясь в собственном решении даже до того, как принял его.
Я захлопнул дверцу машины, зашагал, как новобранец к полю боя. Окна спальни выходили на стоянку, видимо, для того, чтобы отбить охоту у незваных гостей влезать в квартиру на первом этаже на глазах у проезжающих.
В открытом окне раздувались на ветру занавески. Мэри похрапывала. Был полдень.
– Мэри, – шепнул я в окно. – Мэри!..
– А? М-м-м…
– Это я, Джонатан.
– Кто?
– Проснись!
– Черт возьми, сколько времени?
– Впусти меня.
– Зачем?
Занавески раздвинулись. Показалась голова с короткой стрижкой 20-х годов. Теперь она стала блондинкой. Совсем другая женщина по сравнению с прежней, замаскированной старой прической – суровее, холоднее, сплошная смола без ментола. Не обрадовалась. Моя поездка подошла к концу. Ничего удивительного.
– Чего ты тут делаешь, раздолбай?
У меня за спиной что-то звякнуло. Оглянувшись, я увидел пояс с инструментами, поднял голову.
Полузнакомый техник-смотритель тоже не сильно радовался.
– В чем дело?
– Ни в чем, – ответила Мэри. – Все в порядке, Деннис.
Минуту он пристально меня разглядывал, а потом удалился. Узнал?
– Откуда ты знаешь, что я одна? – спросила она. – Ладно, задница, заходи, объясни, зачем прибыл, и сразу же убирайся.
Я пошел к двери, дождался писка домофона. Как ни странно, вспомнил писк, который произвел на меня более сильное впечатление, чем я сам на Денниса Грозного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45