Ее излюбленный сюжет – развод, чаще всего между двумя учителями, мир без неба, населенный людьми, погубленными полученным образованием, не имеющими другого выбора, кроме пригородного вальса. Их единственное утешение – собаки и ностальгические воспоминания о бейсболе; единственная надежда – неумело сделанные дети, сидящие на цепи, продетой в кольцо в носу; единственная забота – их будущее, поэтому они без конца твердят мантру: «Дети, дети!..» Любой детектив или полет на Марс гораздо ближе к реальности, чем подобные байки. Когда-нибудь я найду траекторию для собственной фантазии, может быть, даже в этой поездке.
С другой стороны, Рози читала, чтобы прийти в себя, перетасовать все, что знает, став папой в своем Ватикане с собственным собором. Она верила, что Иисус – Святой Дух, но Богом не признавала. Но ее убеждению, Он иногда, в зависимости от настроения, вмешивается в наши дела. Утверждала, что допустимо вставлять в молитву ругательства, чтобы привлечь Его внимание. Поэтому я часто слышал, как она на кухне орет: «Господи, мать твою, заставь его вымыть посуду хоть раз, черт возьми!»
Сейчас Рози потянулась ко мне, сверкнув золотым распятием на груди, и выхватила у меня из кармана конверт.
– Сукин сын, – проворчала она, быстро пробежав глазами листок, – что это за чертовщина?
– Письмо.
– Вижу, Том. От какой стервы?
– Кажется…
– Что тебе кажется, мать твою?
– …от одной бывшей знакомой.
– Белой? В чем дело? Ты ее обрюхатил?
– Понятия не имею, в чем дело. Хотелось бы выяснить.
– Да? Вот тебе дорожный атлас.
Я даже не догадывался, что атлас давно лежал под книжной полкой в ожидании нашего так и не состоявшегося свадебного путешествия. Она сунула его мне.
– Двигай.
– Рози, я…
– Чего – Рози? Хочешь ехать? Катись.
– Может быть, дашь подумать? Это ведь не любовное письмо, а угрожающее…
За окнами громыхали грузовики. На меня уставились ее соски – две грозные красные, зловеще сияющие планеты. Наедине с ней меня иногда била дрожь. Нетрудно представить, как Иисус, находясь в данный момент в подобающем настроении, тайком сует ей в руку нож.
Голова у меня затрещала от желания и боязни уехать. Мне стало слишком скучно, чтобы оставаться, и было слишком страшно отправиться в путь. Одиночество с раннего детства пугало меня. Мать бросала мне под ноги футбольный мяч и кричала: «Пинай! Каждый может в футбол играть! Черт возьми, просто бей по мячу, как мальчишка!»
Я спал всего с десятком женщин, включая Рози. Лишился девственности лишь в двадцать лет. Уходил, уезжал, когда связь прерывалась. Дольше всего просидел на заводе, жил сам по себе, свихнувшись оттого, что по десять часов каждый день нажимал на рычаг в ожидании сменщика. Связывался время от времени с женщинами, но ни разу не мог влезть в их кожу так, как хотелось бы. Они исчезали, прежде чем возникали.
В дороге я действовал так: случайно знакомился, заводил разговор. Был бродячим котом, и часто, к своему удивлению, через пару часов оказывался в доме у новой хозяйки, готовой охотно принять меня. Вскоре каждому сторожу было известно, зачем я шмыгаю из дома в дом. Тем не менее меня приглашали в следующий, сперва выставив блюдечко с молоком, потом открыв дверь, потом допустив в постель. К счастью, в кошачьей лапе имелся бумажник, полный пенсионных чеков.
Зачем, черт возьми, Мэри Уиткомб прислала письмо через столько лет? Если Рози не сможет меня удержать, то кто сможет?
– Чего в затылке чешешь? – спросила она. – Ничего ты не думаешь. Уже все решил.
Рози шмыгнула мимо меня в спальню, оставив дверь открытой. Правда, я уже решил. Развернул атлас, отыскал прямой путь к Сан-Диего.
– Сюда иди! – крикнула она из спальни. – Без секса от меня не уйдешь.
Через пару секунд подмяла, оседлала меня, настоящей горой взгромоздилась над залитым солнцем каньоном, стянула ночной рубашкой запястья – я не успел опомниться, как руки были привязаны к спинке кровати.
– Теперь куда денешься?
Хорошо, что у нас нет соседей, при всех ее воплях и стонах.
– Давай, ну, Господи Иисусе, давай!
Геометрия перекосилась, плоть принимала сотни форм, пузырилась, висела в воздухе в окружении спутников из целлюлита. А я все время думал, что с собой надо взять, зачем ехать, что будет по возвращении…
– О чем задумался, черт побери? – рявкнула Рози, отвесив мне пощечину, словно разъяренная мамаша на ярмарочной распродаже.
– Извини.
Я всегда так глубоко проникал в Рози, что практически превращался в нее, больше думая не о собственном удовольствии, а о том, что она чувствует. Постоянно испытываю подобное двойственное ощущение, из-за чего подружки вечно уверяли, будто в сексуальных играх я отличаюсь от других парней. Я считал такое ощущение интуитивным, однако на этот раз оно не возникло. Рози вполне могла скакать и ёрзать в полном одиночестве. Я позволил себе от нее отдалиться, превратившись в пациента, которого вкатывают в «скорую» на носилках, только подозревал, что «скорая» направляется не в больницу, а, наверно, в психушку. Одновременно лежал в фургоне и сидел за рулем.
Она отвалилась, не позаботившись отвязать мои руки.
– Готово, мать твою.
– Может, отпустишь меня? – спросил я.
– Ох, Том, я тебя отпускаю. Вернувшись, возможно, найдешь меня здесь, а возможно, и нет. Не волнуйся, оставлю стенную обшивку под дерево, дерьмовый ковер, дерьмовый телевизор и чертов компьютер. Заберу только книги.
– Может быть, тебе надо было выйти за чернокожего, Рози. В культурном смысле, я имею в виду.
– А что я тебе, дядя Том, говорила минут пять назад?
– Слушай, я белый, как альбинос.
– Аль… чего?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45