– Любое личное дело превращается в политическое. Кругом политика.
– Ох, Боже. Парень просто делал свое дело. Люди, мимо которых мы ехали по дороге к могилам, наверняка сразу выхватили сотовые телефоны. И сообщили типу в фургоне, что тут разъезжают какие-то ненормальные. Он был обязан нас выставить. А если бы мы не уехали, обязан был вызвать полицию. Потом к нам подвалил бы какой-то говнюк из полиции на слоновьих ножищах – так что я поступил абсолютно разумно.
– Нет, это как раз политика.
Я часто понимаю обезьянью жажду насилия, желание двинуть кому-нибудь костью в лоб. Азаль мне нередко внушала такое желание, и внушила теперь. Она мне перечила. Угнетала меня. Расстреливала из пулемета мои мозги. Изрешечивала, посмеиваясь над пробитым телом, сквозь которое сочился свет. Я был уткой в никогда не закрывавшийся охотничий сезон.
Потом она сказала ни с того ни с сего, должно быть, чтоб снова меня испытать:
– Ну, давай.
– Чего?
Азаль стала расстегивать кофточку. Ох, нет, только не сейчас. Джонни, Джонатан и, тем более, Джон Томас сейчас просто не может.
– Не слишком удачная мысль возобновлять отношения.
– Кто сказал, будто мы возобновим отношения?
– Я устал.
– Сама справлюсь.
Тут я понял – вот это политика. Все, что угодно, только не секс. Азаль пристроилась рядом, началась возня.
– Может быть, это я хочу тебя убить, – прошептала она, хоть, наверно, подразумевала герменевтическое исследование лингвистического использования садомазохистских откровений Эдипа на кушетке у психиатра.
Мне надо было б взглянуть на собственные ступни, не вынесены ли туда сноски. Я сдался – будь что будет.
А потом вдруг, приложив больше силы, чем намеревался, столкнул ее с себя. Она грохнулась на пол, чуть не ударилась головой о журнальный столик, взглянула на стекло, едва не ткнувшись в него лицом, а потом на меня.
– Ты сделал мне больно.
– Дай передохнуть.
– Ты это сделал нарочно. – Она указала на портрет шаха. – Мой дядя работал в САВАК. Знаешь, что такое САВАК?
– Угу, угу, секретная шахская служба. Не сумели вернуть его, перебрались сюда. Теперь служат на автозаправках, да? Или спиртным торгуют. Я несколько раз покупал бутылки у пары бывших палачей. Похоже, ты мне угрожаешь?
– Правильно. А теперь проваливай отсюда к чертовой матери. Раздевайся. В этой одежде ты не уйдешь.
Я переоделся в ванной, а выйдя, увидел, что она зачем-то направилась в гараж. Бросился к своей машине, повернул ключ зажигания – двигатель не завелся.
Посмотрел на открытую дверь гаража с алюминиевыми жалюзи, за которыми виднелись ее ноги. Машина не заводилась. Азаль целиком появилась в дверях. С какой-то жестянкой в руках. Зажигание не срабатывало. Она зашагала к машине. При следующей попытке мотор чуть не заурчал, но, хрипнув заглох. Я снова повернул ключ, а она успела сорвать с банки крышку и вывести синей краской на капоте слово «ТРАХНУТАЯ» над «ЖОПОЙ».
– Какого хрена…
Мотор затарахтел. Я повел машину задним ходом по подъездной дорожке, она догнала, вцепилась в ручку дверцы, рванула, плеснула мне краской в лицо. Успела испачкать левую щеку, прежде чем выпустить ручку. Я прибавил скорость, убираясь оттуда.
Ее еще видно было в боковое зеркало, нисколько не ближе, чем на самом деле, – дальше некуда.
– Азизам, никон, – сказал я, помахав удалявшемуся отражению.
На планете с синим солнцем у меня был бы типичный крестьянский загар. Я смахнул очередную слезу. Глупый ублюдок, движимый весомой, но бессильной совестью – отказавшим мотором. Казалось, будто все будет правильно, если добавить цифры в одну колонку, а не в следующую. Мы с Азаль спорили насчет своих позиций, пока они не пересеклись на той дороге, по которой я снова от нее ушел.
Я не механик. Остановился у хозяйственного магазина, купил аэрозоль с краской и растворитель. Выйдя, плеснул в лицо растворителем, вытер рубашкой и пошел к машине с надписью «ТРАХНУТАЯ ЖОПА», на которую глазели люди на стоянке.
«Извини, Пегая», – попросил я, понимая, что эта машина, старая ослица, мой самый верный и преданный друг.
Открыл банку с краской и, как мог, замазал капот. Машина словно вышла из магазина уцененных товаров. Лицо у меня покраснело от химического ожога.
Ночью, отъехав на приличное расстояние, пришлось остановиться, обождать, пока все уляжется в моих бездонных мозгах. Оставалось одно, и я точно знал, где это будет, знал, что будет после того. Ничего предугадать невозможно.
Я поехал обратно в Лос-Анджелес. По пути к бару «Формоза» остановился перед нашей старой квартирой. Приземистый голубой дом с заросшим кровяной росичкой газоном и тараканьим зоопарком у мусорного контейнера. Двухэтажный. Там все колотили в стены кулаком, требуя тишины, когда кто-то шумел. Над нашей бывшей квартирой какой-то мальчишка с ракеткой постоянно готовился к Уимблдону.
Однажды я проснулся от землетрясения. От настоящего землетрясения. Стены покосились. Думал, что с похмелья кажется, пока продукты не посыпались с полок. Азаль при этом дома не было. Я не сомневался, что она устроила это землетрясение. После того я решил поскорее от нее уйти, по крайней мере, раньше, чем она уйдет от меня.
Постоянно гадал, что почувствую, вернувшись сюда. Пяти минут оказалось достаточно.
Я свернул за угол к магазинчику на бульваре Санта-Моника, прихватил детектив – ничего больше не было, кроме Элмора Леонарда. Его называют детройтским писателем, хотя он из Бирмингема, штат Мичиган. Езды оттуда до Детройта, наверно, минут двадцать, но его родной городок по сравнению с Автоградом все равно что Беверли-Хиллзпо сравнению с Комптоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45